Семья Святого Лазаря

Томаш Халик родился в Праге 01 июня 1948 года, сын литературоведа Мирослава Халика.

В 1966 -1971 гг. изучал философию и социологию в Карловом университете. Участвовал в событиях Пражской весны – член студенческого совета, один из основателей экуменического движения интеллигенции и студентов (организация запрещена после 21 августа 1968 г.) В начале 1970-х гг. ему было запрещено преподавание в высших учебных заведениях. Работал с алкоголиками и наркоманами. Занимался этическими и психологическими аспектами медицины и психотерапии.

Тайно изучал богословие. 21 октября 1978 г. тайно рукоположен в Эрфурте (ГДР). До 1989 г. работал в структурах подпольной церкви. Печатался в самиздате, активно участвовал в семинарах, издании нелегальных книг и журналов по богословию и философии. В 1980-х гг. был близким сотрудником кардинала Томашека. С 1 февраля 1990 г. – ректор церкви св. Спасителя в Праге (студенческий храм).

8 декабря 1990 возглавил Чешскую Христианскую Академию. В 1990-1993 гг. – заместитель генерального секретаря конференции епископов, в 1990 г. участвовал в подготовке визита Иоанна Павла II в ЧССР.

С 1993 г. преподает в Карловом университете. Инициатор проекта Aufbruch – религиоведение и роль церкви в посткоммунистических обществах. Имеет порядка 200 публикаций (книги, учебные пособия, статьи). Активно участвует в межрелигиозном диалоге. Лауреат премии Конрада Аденауэра за заслуги в деле примирения чехов и немцев.

Активно участвует в общественной жизни Чехии. Был советником президента Гавела. Выдвигался на пост президента Чешской республики.

Путь обновления
Интервью с Томашем Халиком

Как весна 1968, так и осень 1989 года, не упали с неба, они зрели в течение нескольких лет. Как ты пережил это движение в обществе и в Церкви?

«Хартия 77», избрание Кароля Войтылы папой римским, возникновение «Солидарности», поворот в американской внешней политике – Картер подчеркнул значение прав человека, а Рейган однозначно определил коммунистическую систему, как империю зла, решительная позиция премьер-министра Тэтчер, наконец, Горбачев и «перестройка» — все это сигнализировало, что советский режим начинает шататься. Наш режим Гусака не подавал признаков изменений, напротив, все более нервно отслеживал неофициальную оппозицию – политическую, культурную, церковную. Среди моих друзей лишь Павел Братинка на традиционном рождественском ужине развлекал собравшихся, утверждая, что конец коммунизма приближается быстро и неотвратимо.

В рядах оппозиции множились самиздатовские инициативы, лекции, размышления о будущем. Где-то в 1983 году о. Мадр обратился ко мне с предложением редактировать подпольное издание христианской направленности для психологов, психиатров и психотерапевтов, оно вскоре начало выходить под названием «Пси». Редакция — Oto Madr, Petr Prihoda, Jiri Kovarik, Antonin Brzek, Slavomil Hubalek и я – собиралась регулярно и стала очень живой рабочей и дискуссионной группой. Тогда о. Мадр, опять проведя «глубокое исследование в форме дружеской беседы», пригласил меня воплощать его последующие планы и инициативы. Мы почти не встречались после 1968 года, но он очень хорошо был проинформирован о моих делах, был уверен, что я священник и иезуит. После прояснения ситуации он сообщил, что создает консультативный центр, который разработал бы новый курс Церкви, исходя из возникающих потребностей, что-то вроде мозгового треста для старого кардинала Томашека (его, пусть старого и до сих пор осторожного, не следовало сбрасывать со счетов – оказалось, что он готов путем негласной дипломатии защищать преследуемых священников; если бы он располагал командой компетентных сотрудников, он мог бы предпринять и дальнейшие шаги). Предполагалось участие в проекте представителей мужских орденов, действующих в подполье, нескольких священников, пары ведущих деятелей из епархий (то есть речь шла о важном сотрудничестве «наземных» и «подземных» церковных структур), богословов с «открытыми головами», вроде Йозефа Зверины, редакторов влиятельных самиздатовских журналов, представителей других активных церковных кругов. Прежде всего ставилась цель детально проанализировать ситуацию, преодолеть разделение. А поскольку в стране не существовала Конференция епископов, руководящая жизнью церкви, «присматриваться к делам с широкой епископской перспективы».

Это предложение обсуждалось с моими руководителями в священнической общине. Нам было ясно, что создание подобной группы – вещь нужная, да что там, просто необходимая, и одновременно соответствует цели, намеченной нашей общиной – стать местом концептуальных размышлений о будущем. Но так же ясно было, что это связано с риском. Если я войду в эту группу, я нарушу принцип полной конспирации, «подставлю» не только себя самого, но и других подпольных священников, с которыми работаю. В начале Мадр не соглашался на компромиссное решение – я буду «офицером связи» между ним и этими кругами. Многие годы я был контактным представителем между нашей общиной и кардиналом Майснером, я регулярно посещал его, приезжая в Берлин в командировки. Майснер, епископ Берлина, разделенного стеной, был единственным католическим епископом, регулярно бывавшим на Западе, он обеспечивал наши связи с Ватиканом. По ряду причин, в том числе и из-за связей в Ватикане, Мадр хотел, чтобы я стал постоянным участником его команды. Наконец мы договорились, что я перейду на эту работу, приму на себя связанный с этим риск, а нашу общину священников буду регулярно информировать три раза в год на подпольных собраниях.
В то время в общине дали о себе знать разногласия в оценке группы Давидека, принятия в наш круг нескольких женатых священников, возможного священнического и епископского служения в группе Давидека диаконов, рукоположенных в Берлине. Среди нас были люди с критическим отношением к подобному ходу событий, так что дело закончилось «разводом». Petr Pitha и Antonin Belohlavek избрали путь еще более суровой секретности и «пустынничества». Ivan Stampach отреагировал сначала разработкой новых функций общины, а через несколько лет вступил в орден проповедников. Я вошел в группу Мадра. Но все это не означает, что пришел конец дружбе и чувству общей ответственности за духовность и духовные связи общины. Потом я интенсивно сотрудничал с Петром Питха у истоков программы «Десятилетия», между мной и Иваном Штампахом развивалась настоящая дружба.

Как работалось в группе Мадра?

Постепенно образовались несколько рабочих групп. Самая важная носила псевдоним «Сениор», в отличие от научного семинара молодых богословов (в нем участвовали Odilo Stampach, Lenka Karfikova, Myrei Ryskova, Bohumir Janat, Libor Ovecka, Vaclav Ventura, Jolana Polakova и др.). «Сениор» стал позже настоящим штабом оживления Церкви до 1989; кроме Мадра и Зверины там бывали Beno Benes, Dominik Duka, Inocent Kubicek, Ales Opatrny, Frantisek Petrik, Hugo Pitel, Bruno Sklenovsky, Vit Tajovsky, Ladislav Vik, Miloslav Vlk, Ladislav Vyterna и я. Встречи происходили на частных квартирах по следующей схеме. Вступительная молитва, «панорама» — обзор новостей по проблематике. Далее – обсуждение и распределение заданий. Потом образовалась «тройка» — Мадр, Зверина, Халик — для более тесных контактов с кардиналом. Мне или Мадру обычно доставалась обязанность подготовки черновиков – эти тексты становились открытыми письмами кардинала властям или его проповедями.

Кроме упомянутой группы священников возникла «вторая палата». В ней большинство составляли миряне, в нее вошли Vaclav Benda, Vaclav i Michaela Freiowie, Oto Madr, Radomir Maly, Vaclav Maly, Radim Palous, Josef Plocek, Vaclav Vasko, Josef Zverina и я. Приезжали и словацкие католики — Jano Carnogursky, Vlado Jukl, Silvestr Krcmery i Frantisek Miklosko. В 1988 году было 70-летие создания Чехословацкой Республики. Мы готовили текст резолюции по этому поводу. Помню, как меня поразила реакция словаков — они опасались сопротивления значительной части своих земляков, среди которых все еще сохраняла популярность идея независимой республики. Наша смешанная группа не сторонилась и политического анализа.

В 1986 году «Tygodnik Powszechny» опубликовал статью Стефана Свежавского «Ян Гус – еретик или предвестник Второго Ватиканского собора». Потом эту работу перепечатывали эмигрантские и подпольные издания на чешском языке. Так как автор был некогда сотрудником и другом Кароля Войтылы, мы увидели в этом знак: в Церкви возможна переоценка наследия Гуса. Я осторожно говорил об этом с Томашеком, но видел, что для него, как и вообще для этого поколения, Гус ассоциируется с антикатолическим движением 1920-х годов. Он так и сказал: «Оставим в покое прошлое, не надо в этом копаться». Йозеф Зверина провел любительский опрос среди знакомых – что бы Вы сказали о возможном изменении отношения Церкви к Яну Гусу. Оказалось, что тема интересовала преимущественно интеллектуалов среднего возраста. Старшее поколение было солидарно с кардиналом. Молодежь под влиянием школы оценила Гуса как неприятного «провозвестника социалистической революции». Меня это заинтересовало. Я вернулся к позабытой юношеской любви и стал снова изучать Гуса. Написал работу, напечатанную в самиздате, за границей, а после 1989 года ее опубликовал Katolicky Tydenik под заголовком «Не только о Гусе». Я задумывался об отношениях между чешкостью и католичеством вообще. Первый раз я набросал неофициальный проект десятилетия подготовки к 1000-летию канонизации святого Войцеха. Выразил мнение, что если моя католическая церковь должна сыграть интегрирующую роль в обновлении чешского общества, ей надо выйти за тесные партийные рамки, содействовать «исцелению ран прошлого», соотнести себя с нашими великими соотечественниками, такими, как Ян Гус. «Гус также и наш, не знамя, но наш долг и крест». Статья вызвала оживленную полемику. Мадр основал группу католических богословов, философов и историков, они регулярно встречались и занимались вопросом Гуса. Участвовали Мадр, я, Josef Zverina, Dominik Duka, Karel Kucera, Petr Prihoda, Radomir Maly i Stanislav Sousedik. Сначала мы собирались дома у историка Карела Кучеры. В этой квартире когда-то жил Масарик, на дверях еще сохранились следы печатей, оставленных австрийской полицией, когда Масарик уехал в эмиграцию. В наших спорах мы открыли потребность в большей информации на тему отношений католичества и чешского общества в прошлом, настоящем и будущем. Именно эта группа оказала серьезное влияние на нашу «вторую палату» мозгового центра.

В середине 80-х годов родился проект Десятилетия Духовного Обновления. Как это было?

Ну, думаю, сегодня на эту тему могу рассказать все. В 1984 году, в канун Нового Года я пришел помолиться в собор св. Вита – завершить с Богом уходящий год, попросить благословения нового. Ризничие меня уже знали, так что позволили молиться в закрытом соборе почти 2 часа, пока шла уборка. В тот вечер мне было трудно сконцентрироваться, я стоял на коленях в главном нефе, там, где император Карл хотел поставить раку св. Войцеха (я тогда об этом не знал). А потом я погрузился в молитву, как камень падает в колодец. И пришли мысли, которых никогда прежде у меня не было: приближается 1000-летие св. Войцеха. Надо, чтобы не только церковь, но и вся нация подготовилась к этому юбилею. 1000-летию крещения Польши предшествовала Великая Новенна, о которой молился и размышлял интернированный кардинал Вышинский. И нам нужно обратиться ко всем людям доброй воли, пригласить их, необходимо исцелить и преобразить умы и сердца – приходят новые времена…

Я никогда прежде об этом не думал. Но когда, совсем замерзнув, я выходил из церкви, эта идея уже горела во мне ясным пламенем. Придя домой, я первым делом проверил дату смерти св. Войцеха и понял – для подготовки осталось несколько лет, а потом может начаться подготовка Великого Юбилея христианства. С моей идеей я пошел сначала к духовнику, о.Petr Pitha. Как оказалось, он, совершенно независимо от меня, думал об этих проблемах, а наши идеи дополняли друг друга, как две половинки разбитой чашки. Петр меня убедил, что период подготовки должен охватывать 10 лет, а не 9, что темы каждого года (покровителем года будет чешский святой) следует выбирать, исходя из 10 заповедей. Потом начались регулярные рабочие встречи, был разработан проект при участии Scarlett Vasiluk и скульптора Karel Stadnik, дьякона, рукоположенного в подполье.

Проект Десятилетия Духовного Обновления нации должен был стать подготовкой не только 1000-летия св. Войцеха, но и вхождения в новое тысячелетие, некой лабораторией новой жизни в приближающемся третьем тысячелетии. Оно должно было стать временем реколлекций, рефлексии над традициями, но прежде всего — временем нового открытия ценностей, на фундаменте которых можно было бы строить общество будущего. Да, мы чувствовали близость великих общественных изменений, но мы не хотели, чтобы дело кончилось «перестройкой», как в СССР. Мы понимали, что если мы действительно хотим радикального (т.е. коренного, затрагивающего корни) обновления общества, нельзя останавливаться на уровне внешних отношений, изменения политических и экономических структур, но – в духе Гавличека и Масарика – стремиться к «революции в умах и сердцах», еще лучше – заботиться о нравственном климате в обществе.

Структура 10-летия была следующая. Была тема каждого года – заповедь в ее положительной формулировке, например, «Не убий» — «служи жизни», «Не укради» — «труд и ответственность перед обществом», «Не прелюбодействуй» — «жизнь в семье». Тема года обращала внимание на одну сферу жизни церкви и общества – семья, воспитание, труд, культура. Также у года был свой святой покровитель, задававший направление и адресную группу. Св. Агнесса — «служи жизни», т.е. медики, св. Прокоп – монахи и т.д. Святые становились живыми и конкретными лицами программы, связывали ее с историей и традициями нации. А еще, как правило, святые были связаны с монашескими орденами, так что в наших условиях подпольного монашества мы могли вспомнить доминиканцев или бенедиктинцев. Также святые были связаны с регионами и епархиями. Petr Pitha, написавший о чешских святых книгу, подготовил карты с местами паломничества (у нас и за границей), эти места напоминали о святых. Тогда паломничества стали, как в давние времена чешской истории, обретать свое значение. Там люди не только выражали свою жажду религиозной свободы, во время паломничества можно было заниматься нетрадиционными формами пастырской работы. Не следует забывать – церкви было разрешено только совершение богослужений. Именно в паломничествах 10-летия начались лекции, дискуссии, поклонение Св. Дарам, молодежные концерты и спектакли, все это с точки зрения полиции было «массовым нарушением государственного контроля церковных организаций», но нашим властям уже не хватало сил для полной ликвидации всего этого. Десятилетие должно было связать «подземную» и «наземную» часть католической церкви, а также быть экуменической акцией – мы хотели при реализации проекта объединить христиан разных церквей и что-то предложить растущему числу «сочувствующих», до сих пор державшихся на расстоянии от церкви.

Личность св. Войцеха напоминала и о том, что мы – часть Европы. Св. Войцеха не поняли и не приняли на родине, он, как многие чехи за последующие 1000 лет, должен был уехать. Какая оказия размышлять о нашей истории! За проектом 10-летия стояла определенная философия истории, мы подчеркивали, что в общем-то, лейтмотив нашей истории – стремление к нравственному возрождению, оно возвращается после периодов упадка. Войцех был связан с реформой Клюни. Судьба его — нет пророка в своем отечестве. Важно было, чтобы его юбилей в 1997 году не прошел в атмосфере гордости за великого земляка, в 10-летии мы видели возможность метанойи – покаяния, исцеления, возвращения к ценностям, которые он проповедовал, ведь в этом клялись наши предки над гробом святого в 1000 году. Итак, появился конкретный проект, не только концепция, но и программа действий. Мы сознавали, что церковь далеко не уедет на лозунге: «Нас много, и страдания наши были безмерны», церкви придется предложить обществу что-то конкретное и позитивное. Мы постоянно подчеркивали, что церковь не хочет и не может играть роль спасителя народа, мы ясно говорили, что участвовать в обновлении общества можно только путем последовательного и смиренного обновления церкви, покаяния в исторических грехах и современных слабостях.

Как происходило официальное принятие проекта? Вряд ли легко далось в атмосфере тотального контроля открытие идеи группы церковных подпольщиков?

Нам было ясно – без одобрения нашей идеи церковными властями, то есть примасом и папой, наш проект не сможет объединить церковь. Сначала мы много молились. Потом принялись за очень деликатную работу. У меня всегда было несколько функций, но в 1985-1992 Десятилетие стало моим приоритетом, страстью моей жизни.

сначала мне удалось привлечь к реализации этой идеи Мадра, Зверину и команду, в состав которой вошли настоятели монашеских орденов и епархиальные священники с высоким моральным авторитетом. Далее надо было привлечь два наиболее влиятельных церковных движения в Чехии того времени – Focolari и харизматиков. Это означало необходимость бесед в первую очередь с двумя моими старыми друзьями (оба, к счатью, входили в группу «Сениор», но говорить надо было наедине с каждым) — Miloslavem Vlkiem i Alesem Opatrnym. Я пришел к Влку на его квартиру на Рыбной улице, детально рассказал ему цель, смысл, фон проекта, мы сразу смогли договориться. Влк послал меня также к Karlem Pilika, у которого, попросив о полной секретности, я рассказал обо всем большой группе священников и мирян из движения Focolari. Вечер закончила «молитва о единстве» в интенции нашего проекта. Фоколари с этого момента действительно сочли инициативу своей и активно помогали, особенно в организации Комитета Десятилетия в архиепархии. Также и движение харизматического обновления во многих аспектах увидел, пусть иначе, чем фоколари, в Десятилетии близкое ему начало «евангелизации» – Ales Opatrny сделал несколько критических замечаний, на основании которых я переформулировал тему последнего года, чтобы она содержала ясную христологическую вершину всего пути. С этого момента и до завершения проекта Алесь был советником и сотрудником, делился своим ценным пастырским опытом, практическим подходом к проблематике, удачными идеями. Гражданские плоды инициативы я обсуждал с супругами Benda, они потом стали ревностными участниками «нижней консистории» и многие элементы Десятилетия перенесли и в программные положения Христианской Политической Партии, которую тогда уже подготавливали. Чтобы проверить реакцию интеллигенции, не принадлежащей к церковным кругам, я решил поговорить с Вацлавом Гавелом, с которым подружился в начале восьмидесятых годов. Тогда Гавел, слышавший мои выступления на частных семинарах, пригласил меня работать над изданием трудов чешской интеллигенции, вышедшим потом в самиздате и за границей в его пятидесятилетие. Он тогда был поглощен своей диссидентской деятельностью, но внимательно изучил не только проект Десятилетия, но и мои исследования о Гусе, дав полезные комментарии. Очень деликатным делом оказалось экуменическое измерение проекта. Помню, как в приходском доме, где-то под Литомержице, ночью мы проводили конспиративную встречу с пасторами, богословами и мирянами евангелической церкви, в основном из кругов «Новой Ориентации» и евангелического подполья. После многочасовой дискуссии оказалось, что для них неприемлем культ чешских святых, ведь культ святых, особенно святых, излюбленных контрреформацией, необычайно их раздражал, некоторые из них явно опасались, что речь идет о какой-то рафинированной версии «рекатолизации чешского народа». Пришлось сначала необычайно подробно говорить о нашем понимании экуменизма, о возможности выхода за конфессиональные стереотипы, общего осмысления такой философии истории Чехии, которая преодолела бы сложившуюся «шизофрению традиций», определив справедливое место всем великим фигурам христианства, в том числе и тем, что с бегом времени были отягощены балластом позднейших идеологических проекций. Итогом дискуссии стало также Пасхальное обращение кардинала Томашека, которое предложило христианам реформированных церквей доработку идей Десятилетия в духе их собственных традиций: Католическая церковь предлагает эту идею, вдохновленную Декалогом. И если сама эта церковь для иллюстрации отдельных тем предлагает своим верующим свидетелей веры, которых почитает как святых, она не хочет никому навязывать именно этого измерения Десятилетия. Церковь будет рада, если христиане-евангелики представят народу свидетелей своей собственной традиции, которых чтят и католики, как, например, Яна Коменского или Яна Гуса, и будут размышлять, можно ли согласиться с почитанием великих фигур нашей общей истории еще неразделенной церкви – Вацлава, Войцеха, Людмилы, Прокопа, Агнессы. Католическая церковь также знает и уважает факт того, что в католической и евангелической традиции существуют различные богословские подходы и формы культа «свидетелей веры». Я думаю, что тогда открылась калитка для более глубокого экуменического диалога – если бы мы решительнее продолжили его, не дошло бы позднее до болезненного кризиса экуменических контактов при канонизации мученика чешской контрреформации Яна Саркандера. Я осознал, как мы взаимно убаюкали себя благодаря положительному опыту спонтанного экуменизма под давлением общего врага, как много еще мы должны сделать, чтобы из нашего легкого «негативного» экуменизма, которым руководили внешние обстоятельства, родился экуменизм «позитивный», плод честных богословских размышлений, и начался процесс настоящего исцеления и примирения во взаимных отношениях. Мы также проинформировали словацкого епископа Кореца и его советников, оказалось, однако, что словацкие католики не приемлют возможности участия в подобном проекте, рожденном в Праге. Также Petr Pitha говорил о наших планах с разными интересными и влиятельными людьми. Наибольшее признание он получил у епископа Отченашека, жившего тогда во «внутренней эмиграции» в приходе в Трмицах, епископ сказал решительоне «да» проекту и долгие годы поддерживал его.

Ты сказал, что самым важным стало для вас получение для проекта благословения епископов и папы.

Для нас, священников, это было важно не только из практических соображений. Мы были уверены, что идея Десятилетия – от Бога, а не плод нашего человеческого интеллекта. Мы нуждались в церковном подтверждении этого, в некоторой «объективизации», в знании, что церковь, которую представляет иерархия, дает нам это задание. Как быть, когда нет иерархии, когда большинство епископских кафедр пустует, а контакты с Римом более чем затруднены? Тот, кто не пережил тогдашнего положения чешских католиков, вряд ли поймет уважение и любовь, которые мы питали к Иоанну Павлу II. Это была не папомания. После многолетней осторожной и чересчур угоднической ватиканской «Ostpolitik» Иоанн Павел ответил на вопрос журналиста о своей политике на востоке – «она не будет наивной». Мы за железным занавесом получили с этими словами мощный сигнал надежды. Папа давал подтверждения надежды на каждом шагу. Благодаря его усилиям железный занавес затрещал. Нравственная атмосфера первого его визита в Польшу родила «Солидарность». Его идея «общего европейского дома», которую потом одолжил у него Горбачев, видение «Европы от Атлантики до Урала», «Европы, дышащей двумя легкими» благодаря его моральному авторитету, начали проникать в мировую политику. «Молчащая церковь уже не молчит, она говорит устами своего папы» — сказал Иоанн Павел в ответ на плакат. Папа был для нас не суперзвездой, но звездой надежды.

Но ключевой фигурой, поддерживающей Десятилетие, был конечно же, кардинал Томашек. Ваша беседа не была для тебя первой встречей с человеком, сыгравшим столь важную роль в твоей жизни.

Конечно, нет. Очень хорошо помню нашу первую встречу. Была весна 1967 года. Год назад я обратился. Один знакомый богослов пригласил меня с парой друзей навестить епископа – его интересуют мнения молодежи. Я тогда имел слабое понятие, что делает епископ. Я пошел в университетскую библиотеку и взял там катехизис для священников времен Первой Республики (1918-1939). Там, кроме указаний, как вести себя канонику в общественной бане, я прочитал, что при встрече с епископом следует встать на колени и поцеловать его руку, обращаться к епископу следует «Ваше Преосвященство» или «Ваша епископская Милость». Итак, обладая этими знаниями, я шел в епископский дворец. Оказалось, что прелат Паули, написавший столь ценную книгу, не предвидел II Ватиканского Собора. Епископ пожал нам руки и просил называть его «отец епископ». Меня страшно смутил факт, что пражский владыка ведет себя как моравский провинциал. Он говорил с моравским акцентом, употреблял краткие формулировки из катехизиса, словно в школе, разговор не клеился вообще. По дороге один из приятелей сказал мне, что церковь св. Спасителя была прежде университетским храмом, вот я и спросил, можно ли возродить эту традицию. Епископ закашлял, включил радио. Из стоявшего на столе транзисторного приемника понеслись звуки песен Waldemara Matuski. Мне показалось, что епископ очень странно себя ведет. Мой друг, только что обращенный, с экуменическими настроениями, предложил епископу назвать эту церковь храмом трех святых Иоаннов – Иоанна Богослова, Яна Гуса и Яна Непомука. Я тогда мало что знал об экуменизме и экуменическом мышлении епископа Томашека, я пришел к выводу, что это слишком смелое высказывание, сейчас епископ может нас выставить или свалиться с инфарктом. Ничего подобного не произошло, епископ изящно улыбался и все записывал. Говорил о важности молитвы и регулярной исповеди, спросил, есть ли при нас портфели и незаметно всунул в них розарии и дневники Иоанна XXIII. Томашек выключил радио и мы пошли по домам.

Я гораздо позже понял, почему епископ включил радио – Томашек постоянно жил в помещении с вмонтированной подслушивающей аппаратурой. Функция транзистора была скорее психологическая, чем защитная. Но меня очень растрогало, что спустя 20 лет, когда кардинал Томашек и я за этим же столом говорили о действительно важных делах, связанных с историей чешской церкви и чешского общества, из того самого старого транзистора, свидетеля безумных юношеских бесед, раздавалась музыка. Когда в январе 1990 за этим же столом кардинал вручал мне декрет о назначении администратором церкви св. Спасителя, там по-прежнему стоял этот самый транзистор, хотя и молчаливый. Я был уверен, что если бы мы включили его, снова раздалась бы песенка Waldemara Matuski, но мне не хватило смелости, чтобы попросить кардинала включить радио.

После той краткой встрече ваши контакты продолжались?

Потом я какое-то время посещал в соборе утренние богослужения, один из каноников попросил меня провожать епископа из собора во дворец, чтобы он не ходил в одиночку через пражский Град. Это несколько раз повторялось, епископ Томашек при оказии расспрашивал меня и интересовался студенческой жизнью. Потом была пражская весна, и я, как представитель студенческого союза «Вигилия» контактировал с ним. Окончив учебу, я написал ему. Томашек удивил меня – он прислал мне личное письмо с такими словами: «Я лично с Вами знаком, поэтому позвольте мне выразить мои пожелания относительно Вашего будущего. Вы уже знаете, что сегодня процветанию и благу мира служит именно духовная работа. Но сегодня она требует глубоких философских основ. Они у Вас есть. Теперь следует проанализировать свою миссию с точки зрения Бога и войти в ряды специалистов, будучи апостолом Христа. Я не знаю, в каком направлении будет развиваться Ваша деятельность, но пусть всегда она следует путями верного ученика Иисуса, который хорошо распоряжается полученными талантами». Потом мы уже мало встречались. Меня тайно рукоположили, я получил указания обращать на себя как можно меньше внимания. А в середине 80-х годов, когда был подготовлен проект Десятилетия, я взял на себя задачу проинформировать кардинала и получить такое необходимое благословение.

Как отреагировал Томашек?

я несколько раз посещал его, мне казалось, что он совершенно одинок и в депрессии. Я писал проекты пастырских посланий и ходил к нему снова и снова, пытался писать в его стиле. Поскольку послания проходили цензуру, надо было быть осторожными. Ничего не получалось. Как-то летом я опять пришел во дворец архиепископа. Привратник сказал, что кардинал не принимает – приехал кардинал Гантен, они вместе пошли в собор. Потом вдруг двери открылись, и вошел Томашек. Я опять заговорил о проекте и вручил ему очередную версию пастырского послания. Про себя я говорил – веду себя, как назойливый страховой агент. Это последняя попытка. Кардинал прочитал и сказал: «Так и должны рождаться пастырские послания – на просторе, не за зеленым столом! Но к чему целых 10 лет? Разве мало первого – года св. Агнессы? Потом посмотрим…». А я ему напомнил его собственную старую проповедь о призвании священника: молодежи нужны амбициозные цели, она не остановится на полпути. «Да, это правда, хорошо это помню», — сказал он в ответ. «А кроме того, — добавил я, -читатель имеет право с самого начала знать – это короткий рассказ или первая часть длинного романа». «И это правда», — согласился Томашек, благословил текст и вручил мне, как розарий когда-то. К Успению вышло послание с первым упоминанием о Десятилетии. Полная программа была оглашена в послании 8 сентября. Оба раза в богородичные праздники. В ноябре я принес кардиналу текст, который он торжественно возглашал все Десятилетие. Он потом его как следует переделал, но первая фраза, которая для меня была важнее всего, осталась: «Восклонитесь и поднимите головы ваши!». Так наш проект стал реальностью в первое воскресенье Адвента 1987 года.

Как в организационном отношении проходила реализация Десятилетия обновления?
Появился комитет, его называли обычно «Нижняя консистория», в него входили Petr Pitha, Vaclav Maly, Vaclav Benda, супруги Frei, Michal Holecek, Tomas Kvetak, Dominik Duka, Odilo Stampach, Vaclav Vasko, Tomas Klepek и другие, в основном миряне. Иногда появлялся епископ Отченашек. Потом родилась «Верхняя консистория» — полулегальный комитет, который кардинал Томашек назначил где-то в 1988 году, руководил им новый викарный епископ Антонин Лиска, меня назначили заместителем председателя. В комитет вошли представители всех диоцезов. Я попросил совета у Милослава Влка. Он пришел ко мне на работу и сообщил фамилии священников, так возникла большая часть группы. Я фигурировал в качестве мирянина, но единственным настоящим мирянином был инженер Tomas Klepek, секретарь нашего комитета. Кажется, состав был довольно удачный, особенно, если мы вспомним, что из 6 епископов, назначенных сразу после «пражской осени» 1989 года, 5 вышли из нашей команды, а шестой, Йозеф Грдличка, с нами тесно сотрудничал. Это сотрудничество, носившее коллективный характер, продолжилось и в последующие годы, став великим «приданым», принесенным в робкое начало конференции епископов.

Даже Томашек не знал, что ты священник?

Этот вопрос меня сильно мучил. В 1985-1989 годах я часто встречался с кардиналом, по делам комитета Десятилетия и группы «Сениор», обычно я приносил ему проекты пастырских посланий, открытых писем властям, важных проповедей и пр., авторами текстов были мы с Мадром, или я, или вся рабочая группа. Я должен добавить, что мнение полиции, считавшей кардинала марионеткой в руках подпольной церкви, полностью не соответствовало действительности. Конечно же, человек в возрасте Томашека, занимающий столь высокий пост, сам всего не пишет, кардинал все внимательно читал, взвешивал, советовался, редактировал текст. Он осознавал, на какой важный шаг идет, подписывая подобные документы. Он сознательно принимал на себя все бремя ответственности. Осенью 1988 года я пришел к выводу, что дальше не могу скрывать от него своего священства. Я принес очередной проект текста, кардинал начал снова хвалить компетентность наших мирян, а я написал на клочке бумаги: «Ваше высокопреосвященство, я священник, 10 лет назад меня тайно рукоположили за границей», дал ему прочитать и сразу уничтожил. Кардинал улыбнулся: «Так я и думал». Потом мы не возвращались к этой теме вплоть до ноября 1989 года.

После объявления Десятилетия твоя работа, конечно же, не закончилась.

да, это было только начало. Вскоре я представил кардиналу проекты дальнейших инициатив, связанных с Десятилетием. Весной 1988 года родилось Экуменическое обращение. Кардинал принял текст без замечаний – речь шла о важном шаге в экуменическом процессе, который власти у нас официально затормозили. В обращении говорилось: «Когда мы смотрим на наше прошлое, у всех есть причины просить о прощении и Божьем милосердии. Католическая церковь не скрывает своей вины за скорбные страницы нашей истории. Мы желаем, чтобы в Десятилетие Духовного Обновления мы обрели зрелость и не переносили старых конфликтов в новое тысячелетие» (текст написан задолго до Tertio millenio adveniente).
В конце 1988, когда я был в командировке в Кракове, пришла весть о катастрофическом землетрясении в Армении. У нас родилась инициатива – призвать верующих создавать в приходах «комитеты христианской помощи», сперва – для помощи Армении (ведь этого нам коммунистическая власть не может запретить!), но с перспективой – оказывать помощь нуждающимся и страдающим людям также и в нашей стране. Направление было ясно: в год св. Агнессы под лозунгом служения жизни нарушить монополию государства в социальной сфере и заложить основы церковной благотворительной деятельности. Кардинал одобрил идею. Позже, после «бархатной революции» на этих основах могла начать работу организация Каритас.

Я часто думал: чего нам в церкви следует более всего опасаться в ходе нашего процесса обновления. Слабым местом было здоровье 90-летнего кардинала Томашека. Он, благодаря высокому посту, возрасту, известности в мире, популярности на родине был для нас единственным щитом. Мы верили, что власти не посмеют тронуть его и его ближайшее окружение. Но если он замолчит однажды, кто от имени церкви сможет обращаться к нации? Кроме успешно развивавшихся комитетов христианской помощи я начал думать о структуре, которая была бы и плодом, и базой нашего Десятилетия. Речь шла о структуре, способной в случае необходимости «заменить» кардинала Томашека, поскольку можно было ожидать, что в вопросе преемника кардинала Томашека власти проявят предельное упорство. Я просил помощи у Духа Святого и в моем сердце появилось ключевое понятие – синод! Следует подготовиться к синоду чешской церкви. Перед ним стояли бы несколько задач. Прежде всего продолжить реализацию в Чехии Второго Ватиканского Собора, пресеченную оккупацией 1968 года. Синод должен творчески и критически ввести решения Собора в жизнь нашей церкви, приняв во внимание и все позитивные и негативные результаты послесоборного периода во вселенской церкви. Он должен был стать переломным моментом для Чехии, как Собор – для всей католической церкви. Также синод должен стать местом дискуссий, оценки ситуации в церкви, определения приоритетов, местом координации усилий, принятия концепции будущего церкви в нашей стране. У нас не было конференции епископов, а группа никому не известных подпольщиков, живущая под постоянной угрозой ликвидации со стороны карательных органов также не могла заниматься решением подобных задач. Нельзя было ожидать их решения и от девяностолетнего владыки Томашека, который мог испустить дух в каждую минуту. Речь шла о том, чтобы начать «всеобщие консультации» в церкви, повысить чувство ответственности за церковь и чувство ответственности церкви за общество, чтобы появились новые люди, чтобы движение обновления в церкви, которое выражал проект Десятилетия Обновления, обрело институциональные формы.
Потом я поделился мыслями с коллегами в группе «Сениор», им это показалось нереалистичным. Dominik Duka дал мне подготовленный в доминиканских кругах на основании канонического права анализ всего, что касалось проведения местных синодов. Стало ясно, что это очень трудное и сложное дело, требуется получать от Рима «исключения из правил». Спустя много лет, став секретарем конференции епископов Чехии, я официально предложил для утверждения нашим иерархам проект синода.

Итак мы добираемся потихоньку до знаменитого 1989 года, начавшегося «неделей Яна Палаха», арестом Гавела, ростом политического напряжения. Конечно, никто не знал, как год закончится. Какова была в этот период ситуация в церкви?

«Неделю Палаха» в январе 1989 года сопровождали репрессии со стороны властей. Кардинал продемонстрировал новый курс в отношении властей, подписав открытое письмо по этому случаю. Томашек призвал верующих активно защищать свои права, а власть – изменить свою позицию и начать, наконец, диалог с гражданами и оппозицией, себя и своих сотрудников он предлагал в качестве посредников. В первый день Десятилетия обновления моравский деятель Августин Навратил начал сбор подписей под петицией «35 пунктов». В течение нескольких месяцев подписи поставили около 500 000 человек, инициатива, по всей видимости, была крупнейшей акцией по сбору подписей в восточном блоке, она подготовила почву для манифеста группы Гавела под названием «Несколько фраз». Партийная пресса сходила с ума, подготовленные группой «Сениор» тексты Томашека расходились в самиздате, публиковались в западной прессе. Кардинал стал символом духовного и морального сопротивления тоталитаризму, хотели его выдвинуть на Нобелевскую премию мира (сейчас стало известно, что в то время органы госбезопасности проводили акцию «Клин», поддерживая кандидатуру Томашека, они намеревались разбить оппозицию на фракции и ослабить шансы Гавела в случае его выдвижения).

В 1988 году в день святой Агнессы Чешской мы устроили паломничество в собор святого Вита, шла новенна. Вечером на общих медитациях, завершавшихся мелодиями Тэзе, собирались толпы людей, в основном молодежь, однажды пришел Вацлав Гавел. Очевидно, что мы узнавали фигурки агентов в штатском, становилось ясно, что так просто дело не кончится. Когда я принес кардиналу черновик проповеди, меня ждал в приемной генеральный викарий о. Лебеда, потом по милости властей ставший викарным епископом Праги. Напуганный Лебеда только что вернулся из МВД, куда его вызывали, он давил на меня, чтобы я отсоветовал кардиналу проводить паломничество: «Это будет политическая демонстрация! Агнесса бы этого не одобрила, она желала бы тишины!» — кричал он на меня. Странный он был человек. Когда я ходил в собор св. Вита, я видел, как совершают мессу каноники. Их лица, способ служения, проповеди наводили на мысль, что это надутые шарики. Лебеда отличался от них интеллигентным, благородным лицом – видно было, что он молится и размышляет. Однако чувствовалось в нем что-то мрачное, нездоровое. Он питал странную привязанность к кладбищенской тишине, все свободное время он проводил в прогулках по кладбищам, в стихах и записанных на магнитофон проповедях он говорил часто о своих беседах с усопшими, он заранее приготовил себе надгробие на одном из пражских кладбищ и ходил туда предаваться жалости к себе. Ясно было, что такие мрачные иерархи доставляли властям великую радость.
Кардинал показал мне письмо с угрозами, подписанное сатанистами. Я предположил, что это провокация службы безопасности, которой нужен предлог для запрета богослужения.
Режим хорошо подготовился: со всей республики в Прагу свозили полицейских, была мобилизована Народная Милиция и организации компартии на предприятиях, в Прагу не пропускали поезда и автобусы с паломниками, было приказано арестовать десятки видных диссидентов. На Пражский Град не пускали трамваи, ближайшие станции метро были закрыты, вокруг стояли кордоны. В пражских больницах ввели дополнительные дежурства медиков на случай поступления большого числа раненых. Ясно было – власть в панике. Но я был уверен – те, кто боится, должны запугивать других, их параноидальные реакции могут быть на самом деле опасны. Я дважды плохо себя почувствовал, когда, входя в собор, увидел там множество «тихих товарищей», они, как мы потом узнали, упаковали в папку по розарию и прошли даже тренинг по поведению на литургии («Не говорим «Слава труду», только «Мир вам»). Но служба прошла с таким достоинством, что даже эти служители сатаны должны были при песнопениях к святому Вацлаву почувствовать что-то такое, о чем в партийной школе им не говорили.Через три недели, в Страстную Пятницу, прошла многотысячный митинг верующих, молившихся о религиозной свободе. Полиция жестоко разогнала их, прибегнув к палкам, овчаркам и водометам, дело дошло до кровопролития.

В это время ты решился на публичное выступление?

Да. В мае 1989 в соборе в Брно шло паломничество, посвященное св. Клименту Хофбауэру. Нам было ясно – такого рода собрание не может оставаться лишь проявлением растущего самосознания и активного участия верующих, церковь должна предложить прежде всего силу Духа, вдохновляющие идеи. После долгих размышлений, молитвы и советов с друзьями я решил, что, несмотря на риск, наконец перестану быть анонимом. Перед главным богослужением я выступал в соборе, который заполнили паломники со всей Чехословакии. В рамках «духовной программы» я произнес почти часовую речь, где изложил смысл и цели нашей программы Десятилетия Обновления и грядущей канонизации Агнессы Чешской.

Я представил личность Климента Хофбауэра, человека, «боровшегося за свободу церкви против бюрократизма абсолютистской империи Габсбургов». Он «заботился о том, чтобы церковь не потеряла живых связей со сферой духа, с мыслителями и художниками, но также и с миром бедных и страдающих людей». Я строил речь на словах святого Климента «возвещать Евангелие по-новому». Я сказал: «Сегодня многие люди концентрируются на защите прав верующих. В этом вопросе следует сделать вывод – очевидно, что церковь должна обрести достойное место в обществе, чтобы она могла свободно исполнять свое служение и давать свидетельство. Кто будет об этом заботиться, если не сами верующие и их пастыри? Но нельзя останавливаться на этом, это – средство, а не окончательная цель. Мы подходим на нашем пути к новому порогу. Нас ждет новый этап жизни, когда основной акцент мы будем делать не на наших правах, а на нашей ответственности. На нашей доле ответственности за жизнь нации и общества. Что более красноречиво, чем способность нести ответственность – не только за себя, но и за других людей, за весь мир? Мы не хотим заботиться только о себе, своем выживании и материальном достатке, не хотим ограничиваться стенами собственного дома. Мы решительно и по-новому принимаем основную миссию церкви – возвещать Евангелие всей твари, исцелять все болезни народа, быть солью земли. Надо по-новому проповедовать Евангелие и свидетельствовать о нем. Однако это не означает, что дело нравственного возрождения народа мы хотим забрать исключительно в свои руки. Мы хотим помогать творить общее благо в духе диалога, широкой экуменической открытости, гражданского сотрудничества со всеми людьми доброй воли». «Церковь не может стать изолированным гетто, мы не можем потерять живой связи с повседневной жизнью наших земляков, их проблемами и трудностями. Эта связь углубилась в последние годы. Давайте избегать самодовольства, не будем возвращаться к старым формам, прежде всего давайте избегать триумфализма, поверхностности, помпы, оттолкнувших в прошлом так много людей! В этом отношении чехи неслыханно чувствительные люди. К сердцу Чехии не подойдешь ни в подкованных сапогах, ни в золоте, только босиком. Чехам никогда не импонировали сила и пышность. Давайте и в будущем сбережем дух смирения и бедности церкви как великое наше сокровище и огромный шанс!». Я говорил от всего сердца и в согласии с совестью, это напомнило мне защиту моей диссертации. Я приказал себе не думать о возможных последствиях. Вскоре текст появился в самиздате, был записан на магнитофон и разошелся по всей стране. Многие люди говорили мне, что только теперь ясно осознали, что христианская жизнь – это не только участие в обрядах и попытки честно вести себя в частной жизни, но что церковь как целое и каждый из ее членов действительно несут ответственность за состояние общества. Жребий был брошен.

Какие-то репрессии последовали?

Непосредственно тогда ничего не случилось, но я чувствовал за собой интенсивную слежку. Потом я узнал, что отдел полиции, занимавшийся церковью, назвал меня и Алеся Опатрного двумя «самыми опасными людьми» — мы не только что-то организовывали, но и создавали концепции и стратегию для будущего. Преследование я пережил однажды, в июне того же года было паломничество в Прахатице, святое место, связанное с Яном Немомуком Нойманом. За пять минут до моего уже объявленного выступления перед началом мессы появился местный настоятель и сообщил, что получил приказ от полиции – всеми способами не позволить мне выступать.

17 ноября 1989 – такая же символическая дата, как и 21 августа 1968 года. Люди вспоминают, что тогда делали. Ты ведь был в Риме?

В ноябре 1989 в Риме проходили торжества по случаю канонизации Агнессы Чешской. Власти дали разрешение организовать паломничество. Я поехал в Рим, впервые встретился с папой, мы говорили о церкви в Восточной Европе, о скором падении тоталитаризма. Я поделился с папой своим желанием вступить в монастырь, а он ответил: «Твой монастырь – церковь». Я набрался смелости и попросил папу помолиться о том, чтобы я однажды смог публично служить мессу.

О событиях я услышал на следующий день – в Праге подавили студенческую демонстрацию. Вечером 20 ноября я вылетел домой с кардиналом Томашеком. Мы летели самолетом чехословацких авиалиний, нам дали пражские газеты, в них была информация, что, возможно, при подавлении манифестации погиб один студент и появляются призывы к всеобщей забастовке. В аэропорту кардинала встречал посол Италии, его первая фраза была следующей: «Владыка, здесь революция».

Ты всегда был близок со студентами. Как выглядело твое сотрудничество с ними в те ноябрьские дни?

В аэропорту меня встречала группа друзей, они мне рассказали о ходе демонстраций. Уже ночью домой ко мне приехали два студента и мы написали текст об отношении католиков к сложившейся ситуации. Потом я стал получать приглашения читать лекции бастующим студентам. Они оккупировали университет и организовали цикл лекций «Чему нас не учили в школе», приглашая лекторов, не допущенных в университет, читать им о запретных прежде предметах. Меня удивило, что почти на всех факультетах во время забастовки появилось некое пространство для молитвы и медитации, помещение, где 24 часа в сутки шла молитва, и все студенты, дети общества, в котором 40 лет насаждался государственный атеизм, считали это чем-то само собой разумеющимся.

Приходили молиться не только студенты из верующих семей, но и те, кто пережил обращение в последние годы, дети всех церковных общин, и те, кто открыл Бога в эти драматические дни. В последующие годы я крестил многих «обращенных 17 ноября», для кого-то это обращение стало лишь эпизодом на жизненном пути. Я осознал, что в сложные минуты, когда в особенности молодые люди получают такие сильные переживания и опыт – радость от открывшейся новой перспективы жизни, надежду, страх, что их выступление будет подавлено зашатавшимся режимом – люди спонтанно понимают, что все это можно выразить только в молитве. Молиться осмеливались даже те, кому до сих пор молитва представлялась чем-то чужим и безумным.

Это было необычное время, происходили вещи, о которых мы и думать не смели. В Праге тогда были два героя – Вацлав Гавел и о. Вацлав Малы. Вне Праги и вне диссидентских кругов их знали мало, если только благодаря нападкам на Хартию 77 в партийной прессе. Гавел возглавил Гражданский Форум, Малы стал модератором массовых демонстраций. Я тогда увидел измерение его личной харизмы, но и харизмы священника – своими моральной уверенностью, спокойствием, чувством юмора он умел овладеть настроением толпы. Он смог использовать как стимул лучшие черты чешского национального характера, которые выходят на поверхность, увы, только в минуты смертельной опасности – способность к настоящей солидарности, доброжелательное внимание, творческая реакция, неповторимое чувство юмора. Наша «бархатная революция» проходила под знаком шутки, смеха и песни, людей не вешали на фонарях, властям «звонили» ключами и колокольчиками. Но как много из нас не могли избавиться от тяжелых дум – почему этого не видят наши родители и друзья, в 50-е годы жившие надеждой, что «до Рождества это лопнет!». Нас согревала мысль, что близкое уже Рождество 1989 года будет первым по-настоящему свободным в нашей жизни.
Толпа вытекала из собора на Летну улицу, на крупнейшую демонстрацию в истории Праги – миллион участников. Толпа приветствовала Гавела и освистала премьера Адамеца. В воздухе висело большое напряжение, когда на трибуну поднялся полицейский из отряда, ответственного за подавление студенческой демонстрации. Он начал говорить, а толпа зашумела, я чувствовал, что может проснуться дух мести. Молодой полицейский, заикаясь, просил прощения. О. Малы призвал всех к примирению и прощению, призвал прочесть Отче наш, глядя на собор, и акцентировать слова «прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». Это был незабываемый момент, дело было уже не в политической борьбе, но в духовном исцелении. Я видел, как многие люди вспоминали слова молитвы. Святая минута с терапевтическим значением. Потом многие критиковали Вацлава Малого за этот призыв. Верующие говорили – молитве место в церкви, а не на митинге. Неверующие считали, что он использовал драматический момент в политических целях. Я же уверен, что о. Малы был воистину тогда в руках Бога, что случилось что-то великое. Пусть спорят историки, когда именно в Чехословакии пал тоталитаризм, я был уверен, что это случилось тогда, когда символический жест обрубил самый мощный корень коммунизма – ненависть.

Менялось общество, начались перемены и в твоей личной жизни. Как проходило твое постепенное вхождение в жизнь официальных структур церкви?

Наверное, многие не поверят, но я о себе тогда не думал, был занят служением в тени кардинала. Я не отдавал себе отчета, что после событий в Брно и Риме моя фамилия стала известной. Я ходил на работу, а думать о будущем времени не было. Потом семинарист Войтех Элиас сообщил, что в семинарии в Литомержице бастуют студенты, требуют уволить скомпрометировавших себя преподавателей. Среди предложенных студентами кандидатур новых профессоров была моя фамилия. Студенты хотели марксистское обществоведение заменить на социологию и психологию. Я тогда написал официальное письмо Томашеку об обстоятельствах рукоположения и своей квалификации. Я упомянул, что готов немедленно оставить мою светскую работу и посвятить себя служению церкви. Я писал, что охотно выполню просьбу семинаристов и буду читать лекции, что давно чувствую необходимость воплотить в жизнь мечты 1968 года и организовать пастырское попечение о студентах, но все это отдаю в его руки и готов пойти туда, куда меня пошлет епископ – я писал совершенно искренне.

Ответа я ждал долго, как это обычно бывает в церкви, только в январе я получил уведомление, что кардинал назначил меня «veniam docendi» для преподавания на богословском факультете и назначает меня ректором церкви св. Спасителя с миссией возрождения пастырства студентов. Я написал на работе заявление об увольнении, пошел в церковный отдел мэрии, там еще сидели старые «секретари по делам религии», разумеется, очень милые. Я получил декрет, мне назначили зарплату 1200 крон, кажется, 0,25 моей ставки в больнице, я был очень рад и начал изучать ведение приходских книг, очищение литургических сосудов и прочие хитрости жизни неопресвитера.

Как ты расстался со своей светской работой и как тебя восприняла новая среда, то есть прежде всего приходские священники?

В канун Рождества я сказал своим коллегам и пациентам, что я уже 11 лет как священник и теперь увольняюсь, чтобы полностью отдаться работе в церкви. У меня были дружеские отношения с большинством коллег и с пациентами, меня поразило, что известие о моем священстве все приняли с пониманием и симпатией, многие, в том числе и неверующие, говорили, что «что-то такое» подозревали… Похожим образом реагировали почти все мои знакомые, которым я только теперь смог сказать обо всем, все желали мне теперь полностью реализовать то, что когда-то я выбрал. Не было времени объяснять, что и «подпольное» священство было для меня полноценным пастырским опытом, времена были бурные, я и сам не задавал себе вопросов о том, не изменю ли я своей харизме и духовности, перейдя к публичному служению. Я предоставил себя в распоряжение епископа и принял в духе послушания его решение. И не жалею об этом – Господь постарался, чтобы я не сбился с пути. Однако «вхождение в публичные церковные структуры» оказалось труднее, чем я предполагал. В конце 1989 года из Рима приехал епископ Скарвада, он мне сказал, что чешская церковь кажется ему разделенной. Люди выходят из подполья, и говорят о проявлениях неприятия друг друга, о том, что священники жалуются даже на таких заслуженных людей, как Зверина и Мадр. Обо мне после моих недавних публичных выступлений в Брно и Праге сказал, что меня все хвалят, но надо подготовиться к тому, что скоро это изменится, как только станет известно о моем священстве. Ведь «invidia clericalis», поповская зависть, — одна из самых распространенных болезней церкви. Потом я часто вспоминал его слова!

В начале декабря мой друг Йозеф Грдличка, потом викарный епископ Оломоуца, пригласил меня выступить на епархиальном собрании духовенства в Оломоуце на тему новых задач церкви. Я выступал еще в качестве мирянина. На обратном пути я слышал по радио, что наш парламент отменил статью конституции о руководящей роли компартии. Было очевидно – режим проиграл, дело не кончится внутренней его реформой в стиле «социализма с человеческим лицом».

14 декабря состоялась историческая встреча священников пражской архиепархии в церкви св. Иосифа на площади Республики. Впервые встретились официально рукоположенные священники, те, кто не получил санкции государства на рукоположение и священники подпольной церкви. О. Мадр привел меня и впервые представил как священника. Я принес доработанную версию моего выступления в Оломоуце, потом этот доклад вышел в свет как программный текст одного из первых «Katolickiego tydenika».

Я старался изложить в 10 пунктах концепцию деятельности церкви в свободном обществе. Прежде всего, я выразил благодарность и уважение людям, работавшим в официальных церковных структурах, — они в трудных условиях трудились ради сохранения церкви, я искренне сказал, что хотел бы каждому поцеловать руки. Я хотел показать беспочвенность страха, что люди из подпольной церкви выступят в роли судей тех, кто шел на компромисс. Речь шла о прощении и примирении. О Pacem in terris я сказал, что сотрудничество с режимом следует назвать по имени и признаться в нем, осудить эту позицию, но конкретных людей судить может только Бог, а мы должны стремиться к прощению, исцелению, примирению. Мы еще не в Земле Обетованной, мы только выходим в пустыню из Египта и перед нами долгий путь. Не следует почивать на лаврах, если мы не избежим определенного рода ошибок, чешский антиклерикализм может возродиться: «Не следует переоценивать упомянутой симпатии к церкви. Надо отдавать себе отчет в том, что церковь легко может ее потерять, особенно тогда, когда поддастся жажде власти, богатства, всему, что можно так интерпретировать. Сохраните смирение, воздержанность, вкус и сдержанность. Нельзя рассчитывать на то, что к церкви продолжат льнуть все, кто был недоволен бывшими властями. Мы не обретем симпатии народа, возвещая программу – «нас много, бояться не надо, мы много страдали». Нельзя ограничиваться традиционными формами пастырства. Мы должны проповедовать Евангелие для нашего времени, стараясь его «инкультурировать», быть компетентными партнерами в диалоге с разными духовными и общественными течениями в условиях плюрализма».

Пункт номер один – познание истинного положения церкви, с этим связаны социологические анализы. Я предостерег перед попытками реставрации «федерального католичества 1948 года», создания гетто. Я предложил созвать синод, призывал систематически работать в духе Второго Ватиканского собора при создании структур церкви. Я говорил о разработке и принятии долговременной концепции пастырской работы с ясными приоритетами, в которой йозефинская модель прихода была бы заменена более гибкой структурой. Я предложил создать Христианскую Академию, разработать концепцию образования, в том числе необходимой реформы семинарского обучения, призвал ввести институт постоянных диаконов, которым потребуется хорошее духовное руководство, чтобы возродить духовную идентичность этого служения в церкви и избежать появления «кентавра» — не то настоятеля, не то мирянина. Речь шла и о включении священников, рукоположенных в подполье, в ряды епархиального духовенства, чтобы произошла не унификация, но обретение единства в многообразии, нам нельзя забывать об опыте «подпольной церкви» в области сочетания пастырства и светской профессиональной деятельности – «давайте уважать призвание и выбор людей, которые захотят продолжить профессиональную деятельность и тем самым сохранить контакты с людьми, не охваченными приходскими пастырями, не относящихся серьезно к этим пастырям. Я знаю, что в приходах нехватка кадров, но исходя из многолетнего опыта умоляю нашу иерархию – давайте думать о будущем, а не только о минутных нуждах сегодняшнего дня. Давайте позаботимся о будущем церкви в нашей стране и не только в ней!». Говорил я об опасности практицизма, когда образование считают ненужной роскошью, а не аспектом призвания, обратил внимание на отсутствие у них богословского видения проблем, просил я избегать экстремизма в контактах с Западом – чтобы не принимать всего, но и не внушать самим себе образа церкви на Западе как источника заблуждений и разложения, когда у нас сохранилась единственно правильная вера и религиозный энтузиазм.

Важно, чтобы после десятилетий молчания церковь училась вести внутренний диалог, чтобы каждый мог высказать свое мнение, чтобы появились команды настоящих экспертов, особенно мирян. Мы будем должны найти взвешенный подход к политическим проблемам, церковь не может быть тесно связана ни с какой политической партией, ей нужно научиться в нужное время и компетентно выступать по общенациональным проблемам. В конце я попросил прежде наших концепций и планов уступать первое место веянию Духа.

Мне аплодировали, похлопали меня по плечам. Но в глазах многих было недоверие – «Кто он такой, что пришел нас учить? Еще недавно никто его не знал, а теперь везде выступает!». Я понял, что мне еще придется расплатиться за все годы подполья, когда я трудился в тени кардинала Томашека. Я отметил, что многих священников удивил факт – образ церкви им нарисовал кто-то, не обладающий, в отличие от них, опытом приходской работы.

Я сегодня часто спрашиваю себя, в чем я ошибся. Окажись я теперь в ситуации, в какой был тогда, через три недели после «бархатной революции», я бы так сказал: «Думаю, что дальнейшее развитие событий полностью подтвердило справедливость концепции и обоснованность предупреждений. Что еще надо было сделать, чтобы люди, несущие ответственность за церковь, хотя бы задумались? Я не хочу играть роли непонятого пророка. Никого не хочу судить. Может, надо было подавать мои идеи в иной форме, меньшими порциями?».

Скорее всего, я переоценил положение и возможности церкви. Я вращался в узком кругу и, должно быть, подсознательно и очень наивно полагал, что большинство чешского духовенства составляют люди типа Мадра и Зверины. Потом я с горечью убедился, что 40 лет коммунизма опустошили церковь куда больше, чем я полагал. Период репрессий сильно отразился именно на священниках. Я уважаю пастырей – я пережил тогда смесь уважения и глубокой подавленности. Наши священники в течение десятилетий были лишены контактов со вселенской церковью, с богословской мыслью, с жизнью мира. Кто-то прекрасно проявил себя под гнетом, но приход свободы потряс их. Вдруг они состарились от напряжения на целое поколение. Для новых задач не было сил. Я открыл, что когда с людьми из университетской среды, журналистами, политиками, художниками мы отлично понимали друг друга, то среди духовенства, кроме нескольких друзей, в основном монахов, я остаюсь в одиночестве. Отличия в мировосприятии проявлялись все больше. И сегодня я должен с горечью признать, что на Западе встречаюсь со священниками как с друзьями и братьями. Мы читаем те же книги, встречаем в жизни подобные проблемы, задаем те же вопросы. А на родине я кажусь самому себе иностранцем. Или человеком, заброшенным на машине времени на 50 лет назад.

Как начался для тебя первый год свободы?

1990 год стал переломным, принес с собой изменение стиля жизни. 25 января вечером я с опозданием праздновал в Тынской церкви мои примиции, первую мессу нового священника. Я специально выбрал эту дату – обращение св. Павла, он был мне всегда близок, я помнил и о том, что это великий праздник реформации, мне хотелось придать моей первой мессе экуменический характер – служение единству я понимал как важный аспект моего священства. Со мной сослужили епископы Лиска и Отченашек, отцы Зверина, Мадр, Рейнсберг, Дука, Опатрный, другие мои друзья, в алтаре были и два евангелических пастора, Альфред Коцаб и Мирослав Герьян. Сослужили и еще два «молодых священника», Радек Покорны и Иржи Кусы, когда-то рукоположенные в Берлине, и монах Карел Стадник. Потом был скромный прием. 1 февраля я уволился с работы. Начал работать на богословском факультете, получил назначение пастырем студентов. После 11 лет конспирации было нелегко учиться служить литургию публично в церкви. Мне хватило бы пальцев одной руки, чтобы сосчитать, сколько раз в жизни я надевал литургические одежды – я служил дома «в штатском», алтарем моим был маленький раскладной стол, или в хате, или просто на природе. Теперь я получил огромный барочный храм в центре Праги. Люди стали ко мне обращаться по-церковному, у меня это вызвало «кризис идентичности». В это время менялись и отношения государства и церкви. Я обсуждал административные вопросы с «уполномоченными по делам религии», они еще несколько месяцев назад были надменными властителями, теперь они обрели сдержанность, даже стали милыми и услужливыми. Продолжались поиски юридического пути свободы церкви.

Иногда ты вспоминаешь, как ваша команда Десятилетия участвовала в совместном заграничном путешествии.

В начале февраля мы решили посетить немецкие и австрийские епархии. Все мы – Влк, Радковский, Опатрны, Лобкович, Граубнер, Микулашек и я – были из круга Десятилетия Обновления. Мы увидели, как отличаются диоцезы. Одни – очень открытые, другие – бюрократизированные. На пути из Граца в Мюнхен на дороге был страшный гололед, мы едва не погибли. Был буран, мы добрались до Мюнхена и из новостей узнали о назначении Милослава Влка епископом Чешских Будейовиц. Я об этом узнал на неделю раньше, но не мог говорить. Вечером мы праздновали, а с утра Влк, Радковский и я пошли в специальный церковный магазин купить новому епископу необходимые предметы одежды. То, как мы выбирали митру, как шутили при этом, возбудило подозрения продавца. Он привык к сдержанности церковных иерархов и полагал, что мы мошенники. Но потом он нам поверил и разделил нашу радость. Во время путешествия, когда я как-то вечером молился, мне пришла в голову странная мысль, я поделился ею с друзьями – это не последний епископ в нашей компании. Мы не случайно тут собрались. У каждого из нас, будет он епископом или нет, будет своя уникальная роль в церкви, мы должны беречь нашу дружбу, которую мы так спонтанно переживали на пороге свободы, мы должны и дальше поддерживать друг друга.

После визита папы в апреле 1990 в некотором смысле кончилось время революционной эйфории и начались серые будни.

После визита была создана Конференция Епископов. Многие новые епископы были моими друзьями, мы вместе работали в проекте Десятилетия, что теперь для проекта оказалось фатальным – его активные участники оказались погруженными в решение поставленных пред ними новых задач. Меня раздражало, что многих из них занимали теперь практические сиюминутные нужды, а долгосрочные проекты, в том числе Десятилетие выпади из их приоритетов, их словно забыли. Передо мной встал вопрос – где мое место в церкви? Трудиться ли на богословском факультете и в храме св. Спасителя или оставаться в окружении Томашека? Кардинал ввел нашу церковь в свободные времена, но он был уже очень стар и болен. Незадолго до ноября 1989 Ватикан и наше правительство пошли на компромисс в вопросе назначения новых епископов. Они не принадлежали к числу коллаборантов из Pacem in terris, но хорошо информированные органы госбезопасности считали, что под руководством этих людей расцвета церкви ожидать не следует. В Праге генеральным викарием стал Ян Лебеда, о котором удачно сказал Зверина: «Он и в школе был стариком, я его уже 50 лет знаю!». Однако Лебеда стал епископом, а советники кардинала Томашека сами ушли в тень. О них сейчас никто не спрашивал, ни Мадра, ни Зверину не пригласили на богословский факультет (Зверина потом стал его «почетным деканом», но новый декан Вольф бойкотировал его), когда началась работа Конференции епископата, никто не стремился сотрудничать с людьми из группы «Сениор». В этой ситуации я узнал, что некоторые из молодых епископов обсуждают мою кандидатуру на пост генерального секретаря Конференции. Это значило, что я бы мог обеспечить преемственность между кругами, поддерживавшими Томашека в критические годы перед падением коммунизма, и современным руководством церкви в новой ситуации. Секретарь Конференции епископов, особенно во время, когда закладывают основы, — очень ответственная функция, как я смогу ее сочетать с моей пастырской и педагогической работой, к которой у меня лежало сердце. Я решил сохранить внутреннюю свободу, а решение предоставить нашим епископам и принять его, как волю Божью. Огромное облегчение принесло мне решение, что пост генерального секретаря Конференции должен занять епископ, выбор пал на Франтишека Радковского. Однако вскоре епископы решили также назначить секретаря для Чехии и секретаря для Словакии (1990-1992 годы – время «развода» Чехословацкой Федерации – прим. пер.). Тогда выбор действительно пал на меня, так я стал секретарем Чешской Конференции епископата. Кардинал Томашек дал мне понять, что освободит меня от остальной работы, но об этом как-то забыли, мотивируя, что трудно найти преемника на факультете и в пастырстве студентов. Так-то и умножились не мои доходы – новая функция была почетна и бесплатна, но мои места работы, здоровым это трудно было назвать. Несколько лет я прожил с ощущением, что я упал в норовистую реку множества заданий, превышающих человеческие возможности.

Как проходило становление Конференции епископата?

Секретариат сначала работал во дворце архиепископа, потом переехал в здание богословского факультета на улице Такура. Начало работы Конференции было очень грустное. На первых заседаниях я осознал, как много новых епископов удивлены своей новой работой. В большинстве своем они не имели никакого опыта в руководстве людьми, в сфере управления, в планировании, в подборе и мотивации своей команды, в распределении задач и организации встреч. В свое время я 10 лет преподавал социологию и психологию управления в Институте Министерства Промышленности, так что пытался немного в этом помочь. Но тут с Запада пришла помощь: профессор Зуленер из Вены, специалист по пастырскому богословию, и один швейцарский бизнесмен содействовали в организации курса по менеджменту, со специализацией – управление в церковных структурах. Курс состоял из трех недель, разложенных на полтора года. Первая неделя проходила в Австрии, вторая в Пассау, третья осенью 1992 года в Иерусалиме. Это был практикум, вели его психологи и социологи, применялись интерактивные методы. В программу входили лекции по богословию и медитации профессора Зуленера, духовным руководителем курса был епископ Бриксена в Италии.

Каковы были функции секретаря Конференции епископов?

Часть обязанностей определена статутами, особенно организация заседаний, подготовка материалов, протоколы с определением ответственных и сроков исполнения. Но надо помнить, что все структуры надо было строить «с нуля». Создавался и имидж, как и везде, многое зависело от личности первого человека на этой должности. Тепло вспоминаю генерального секретаря Конференции, Франтишека Радковского. Это был человек смиренный, кроткий, трудолюбивый, это высокий пост почти не повлиял на него. Однако он никому не умел отказать, вместо требований или замечаний кому-то он предпочитал сам сделать работу, он работал сверх всякой меры. Мне никогда не доводилось видеть его рассерженным или в плохом настроении, только иногда после моих замечаний, что люди им злоупотребляют, его мальчишеская улыбка становилась грустной.
Я должен признаться, что на заседаниях конференции я часто выходил за рамки секретарских функций, я не мог сдержаться и начинал говорить по обсуждавшейся теме. Часть епископов это принимала, поскольку для них дело было важнее соблюдения протокола, другие терпели. А кому-то, особенно словацким епископам, это не нравилось. Разумеется, если люди не хотели слушать мои замечания, они всегда могли мне дать понять, что я лишь рядовой священник, что у меня нет опыта официальной пастырской работы, тогда я умолкал.

Однажды я не выдержал. Я позволил себе представить пакет предложений, они вошли в протокол, по большинству из них состоялось голосование. Я предложил провести основательные социологические исследования, которые позволили бы оценить действительное состояние религиозной жизни в стране, чтобы был созван и хорошо подготовлен пленарный синод, чтобы была создана команда специалистов, которые разработали бы основания для компетентных выступлений Конференции епископата по общественным вопросам по типу «общественного пастырского послания» австрийских епископов. На первое предложение отреагировал один словацкий епископ: «Зачем нужен опрос? Каждый приходской настоятель знает, как дела идут!». Насчет прочих пунктов большинство, однако, высказались положительно, поэтому за них проголосовали. Но предложение провести синод пролежало нетронутым в шкафу много лет. Экспертная комиссия по общественным делам появилась много лет спустя при Чешской Христианской Академии, идея пастырского послания по социальной проблематике возродилась буквально на днях. Не хочу обвинять епископов в проволочках, хотя в последние годы очень этого хотелось. Наверное, я старею, становится со мной легче договориться, я стал большим реалистом, я стал терпеливее – думаю, что дела должны созреть, а тогда я был сердит и нетерпелив.

Мы позабыли о твоей пастырской работе в студенческой среде, а ведь с 60-х годов ты старался ее возродить.

После ноября 1989 года наконец можно было реализовать то, к чему мы стремились, чего желали еще в студенческие годы – в Старом Городе в церкви св. Спасителя возродили приход, умерший помле эмиграции о. Александра Гейдлера после февраля 1948 года и постепенного ареста всех священников, работавших со студентами – Микулашека, Мандля, Зверины, Мадра. В феврале 1990 года я стал администратором церкви св. Спасителя. Тогда там один раз в неделю, в 14.00 в воскресенье была месса. Об этих первых службах у св.Спасителя запомнились мне несколько характерных деталей. Приходил там человек, который на мессе размахивал розарием и все время вставал на колени в неподходящих моментах. Он очень хотел со мной общаться. Оказалось, это был бывший коммунист, он занимал высокий пост. А теперь его начальником стал мой друг, католик. Этот же коммунист привел свою дочь, чтобы ее окрестить, она была в замешательстве и явственно этому сопротивлялась. Ему казалось, что католичество – новая идеология власти, она ему поможет обрубить старые политические связи и обеспечит теплое место в министерстве. Такого рода встреч у меня было много, они меня потрясали. Я пытался дать этим людям понять – церковь не требует лояльности подобного рода. Вера – не официальная идеология и ей не будет, она – не ступенька в карьерной лестнице. Людей не будут заставлять идти на мессу, как на первомайскую демонстрацию. Вера важна только как свободный акт воли. Потом я осознал, что люди, по этой причине пережившие крушение надежд, снова отказались от своего недолгого католичества и стали противниками церкви. Я не жалею, что церковь потеряла в них своих сторонников.

После революции отход от церкви бывал вызван не только такого типа разочарованием. У разочарования были более серьезные причины, его переживали и абсолютно искренние люди.

Правда, что коммунисты, сменившие мундир, — не единственный тип людей, переживших разочарование. То, что происходило вокруг папского визита в Чехословакию, отталкивало многих, особенно чувствительных и жаждущих правды молодых людей. Развернувшаяся политическая борьба, разоблачение тайных агентов госбезопасности во время выборов, разделили людей. С тех пор начинается враждебное отношение некоторых католических кругов к президенту Гавелу и людям из бывшего подполья. Так или иначе, была потеряна дореволюционная солидарность между католиками и сочувствующими, движимыми светским гуманизмом. Я очень болезненно переживал этот конфликт, я понял, что мне ближе окружение Гавела, чем представители закрытого, борющегося католичества, принципиально не приемлющего все «новое» — Собор и молодую чешскую демократию. Когда я признался в искренней симпатии к Гавелу, начала проявляться враждебность ко мне именно этих католических кругов, особенно священников старшего возраста. Так стали разрастаться сплетни о «жидомасонах». Я прямо спросил Гавела, масон ли он, мне было достаточно его однозначно отрицательного ответа. Я не мог представить, чтобы Гавел мне солгал.

Как выглядела пастырская работа со студентами?

Сначала я только служил «унаследованную» воскресную мессу, я был верен принципу, что первый год работы в приходе следует скорее изучать ментальность, чем заниматься реформами. Потом я и мой старый друг Алесь Опатрный, возглавлявший пастырский центр нашей епархии, решили, что он будет меня замещать, когда я буду уезжать в Рим (Халик писал докторскую диссертацию по религиоведению в одном из римских университетов в начале 90-х годов – прим.пер.), но и потом мы работали вместе. Мы, в основном благодаря его опыту на начальном этапе, расширили репертуар, предлагавшийся в храме. Началась подготовка к крещению. По вторникам после мессы проходили дискуссии. Появлялось больше молодежи, среди них я приобрел нескольких помощников, а в будущем и друзей. Ежегодно до сих пор подготовку к крещению проходит большая группа молодежи.
В наших дискуссиях я использовал мой собственный опыт преподавания и групповой терапии, прежде всего, групповую работу и тематические группы, недирективную психологию Роджерса. Я понял, как важно, особенно среди молодежи, среди молодых священников, не быть тем, у кого есть в кармане ответы на все вопросы. Конкретно это означало – не быть в ходе дискуссии педагогом, произномящим монологи, но скорее аниматором и модератором, который задает вопросы, стремится всех вовлечь в обсуждение, ставит под вопрос слишком простые и поверхностные ответы на вопросы. Я был всегда против религиозной агитации, с которой познакомился в некоторых евангелизационных группах. Еще старик Сократ знал, что гораздо глубже проникает в сознание человека то, что открыл сам при помощи своего мышления, вопросов, дискуссии в группе, чем то, что они услышат от лектора.

Каждый первый четверг у нас была адорация, сопровождаемая мелодиями Тэзе. В это время я и Алесь Опатрный были в распоряжении студентов — исповедь или духовный разговор. Для меня было и остается важным в трудные моменты исповеди обратить мысли и взор к Иисусу в Евхаристии, прося помощи. Адорация со студенческих лет была важной частью моей духовной жизни.

Так пастырская работа приобрела несколько измерений. Не только литургия и катехизация взрослых, но и адорация, индивидуальное духовное руководство, консультирование, групповые дискуссии. Молодежь вносила и дополнительные детали, скажем, совместные занятия спортом. Начала зарождаться община, и это была не замкнутая группка. Я хотел, чтобы наша церковь оставалась открытым местом, куда может прийти неверующий или ищущий человек, и никто не накинется на него в безумном миссионерском порыве с вопросом: «Брат, ты спасен?». Потом родился студенческий клуб «Вифания» и Католическое Студенческое Движение, быстро распространившееся в других университетских городах.

Задачу интеграции церкви в общество ты решал не только в университете, но и на посту президента Христианской Академии.

Концепция Академии родилась незадолго до ноября 1989 года. В декабре я говорил о ней на собрании духовенства. Я был уверен, что должно появиться место диалога церкви и культуры, место встреч сочувствующих. Академия родилась благодаря молодежи, особенно из подпольной семинарии Даниэля Кроупы или группы «Юниор», которую вел о. Мадр. Эти молодые люди навестили ряд людей и создали круг «опекунов» Академии. О. Зверину уговорили ее возглавить. Супруги Карфики, учась в Эйхштадте, нашли и первых квалифицированных преподавателей. Так начиналась лекционная часть Академии, родились еще переводческий и издательский проекты. Зверина провел тогда идею, что Академия – не церковная структура, а скорее ассоциация мирян, сохраняющая формальную независимость от католической церкви. Большинство ее создателей – католики, но она открыта для экуменического диалога. После смерти о. Зверины в 1990 году меня пригласили возглавить Академию.

Как развивалась Академия?

Меня заверили, что это скорее формальная должность, и я был готов ее занять. 8 декабря меня избрали президентом Академии. Потом появилось напряжение между старшим и младшим поколениями. Один из представителей старшего поколения пытался навязать концепцию, более подходящую ассоциациям до 1948 года. Стало ясно, что подобные идеи быстро приведут к разрыву с молодежью. Меня попросили активно исполнять мои обязанности, я вмешался в конфликт, поддерживая молодое поколение Академии. Потом одна группа отделилась и создала так называемый академический форум, действовавший потом как своего рода форум старейшин. Теперь собственно говоря Академия набрала обороты и начала постепенное расширение своей деятельности. Развивалась издательская деятельность, контакты в стране и за рубежом, лекционная деятельность. Сегодня в Академии около 1000 членов, ее местные центры расположены почти во всех крупных городах Чехии. Хорошей традицией стали ежегодные коллоквиумы в Марианске-Лазне, посвященные немецко-чешским отношениям. Наши партнеры в этой работе — Ackermann-Gemeinde, католический союз чешских немцев, изгнанных из нашей общей страны после Второй мировой войны. Только лично познакомившись со свидетельством жизни этих христиан, которые с самого начала, критикуемые радикалами из общества судетских немцев Landsmanschaft, стремились стремлением к прощению, согласию и покаянием в грехах своих земляков ответить на несправедливость и страдания, я увидел проблему судетских немцев в другом свете, чем нам вбивали в голову коммунистическая пропаганда и чешские шовинисты. Эти честные беседы о прошлом, настоящем и будущем немецко-чешского сосуществования в центре Европы оценили по достоинству президенты Гавел и Герцог, принимавшие в Праге и Берлине делегации Чешской Христианской Академии и Общества Ackermann Gemeinde. Идеи, родившиеся в наших дискуссиях, вдохновили потом известные послания чешской и немецкой конференции епископов о примирении двух народов, по-своему повлияли и на текст чешско-немецкой декларации 1997 года. Несколько лет назад мы начали долгосрочные исследования, в важности которых я пытался убедить наших епископов. Так родился проект программы «Церковь в свободном обществе». Они охватывают 3 сферы. Это рефлексия о прошлом – новейшая история церкви у нас, ее конфронтация с современными диктатурами. Это социологические исследования религиозности в более широком контексте ценностей. Это набросок концепции церкви в будущем, сценарии и предложения стратегии в отношениях с культурой, политикой и экономикой.

Каковы отношения Академии и епископата Чехии?

Я часто говорю моим сотрудникам, что отношения с церковной иерархией должны быть как хороший чай: он горячий, сильный, возбуждает, но нельзя класть слишком много сахара. Думаю, что постепенно и епископы это открыли для себя, особенно те, кто с нами регулярно сотрудничает. Мы выяснили, что главная задача Академии – не обеспечение религиозного образования, хотя и это она делает, а построение мостов со светским обществом, и она нуждается в определенной независимости и экуменическом характере. Когда я вошел в неформальный кружок интеллектуалов, который иногда собирается у президента Гавела, чтобы обсуждать положение в обществе и доводить до президента критические замечания, как это бывало до войны, во времена Масарика и Чапека, я подумал, что в церкви не хватает чего-то похожего. Так родилась традиция регулярных дискуссионных вечеров, когда группа приглашенных гостей (ее состав меняется в зависимости от темы) сообща обсуждает серьезные общественные проблемы, на равных принимают участие и епископы, скажем, кардинал Влк. Приглашаются и христиане-некатолики и неверующие эксперты. Я очень дорожу этой «лабораторией диалога».