Семья Святого Лазаря

Евр 11,33 — 12,2; Мф 10,32-33.37-38

Сейчас, пока звучало первое чтение из Послания к Евреям, где перечислялись ветхозаветные праведники и мученики, в традиции Маккавейских книг, я думал о том, что мы не знаем толком, как действует святость, потому что святые всегда действуют вместе с несвятыми. Само деление на святых и несвятых достаточно условно. Святые — те, через чью жизнь мы видим лицо Бога. Не через результаты их дел, а скорее через то, как они это делают, через их подходы и мотивы. Другие люди могут быть очень успешны в созидании хороших вещей, но руководствуются скорее заботой о том, чтобы не быть плохим, нежели стремлением воплощать в мире Божию любовь.

Я сейчас попытался дать определения, которые тоже очень поверхностны: одно дело стараться осуществить Божию любовь и премудрость, другое дело их чувствовать.

Итак, святые и несвятые действуют в системе, поэтому часто мы видим даже в Церкви парных святых: Катерина Сиенская — ещё кто-то; Нил Сорский — Иосиф Волоцкий. Сейчас нам трудно понять, кто прав, потому что образы их до нас дошли искажёнными через полемику. Думаю, это важная черта святости. Допустим, у Нила Сорского стяжание святости, уход от мира — это прекрасно. А Иосиф Волоцкий хочет поставить Церковь на службу государству для евангелизации, для просвещения — тоже очень хорошо. Есть святые среди пацифистов, есть и среди тех, кто вынужден был вести военные действия. Трудно иметь сбалансированную позицию. Особенность жизни в том, что развитие идёт через противодействие двух сторон, бинарное противостояние. Безопасная и простая позиция — не участвовать, сказать, что и те и другие грешники, поэтому я уйду в монастырь. Это простая позиция, хотя она навлекает на себя недовольство обеих сторон. Гораздо труднее — примкнуть к одной стороне и освящать её изнутри, и судить, и показывать, как выглядят её дела в свете Евангелия.

Иисус в Евангелиях изображён как аполитичный человек. Это позиция Церкви в I веке, обусловленная тем, что очень маленькая она была, социальной значимости общины не имели. Как только Церковь стала социальной силой, возникла ситуация, в которой исторический Иисус не был и не имел возможности показать, как Бог ведёт Себя в новом положении. Общественное учение Церкви — это попытки медитировать над Христом, над Его желаниями в социально-политических масштабах. И это очень трудное дело. Всё время мы сталкиваемся с новым.

Обычно восторгаются монашеством на Афоне, тамошними чудесами и святостью. Но если почитать рассказы об афонских монахах, того же Сахарова, видно, что это святые, но на своём узком уровне. Есть масса элементарных вещей, которых они не понимают и о которых неспособны судить. Святость, о которой Католическая Церковь стала больше говорить в XX веке, — святость в гуще жизни, святость мирян. Держится она и на созерцателях, но это и требование к мирянам: иметь созерцательность, которая устанавливает масштабы и цель деятельности.

Почему мы пользуемся теорией созависимости? Она нам интересна не как теория, а как то, что позволяет углубить покаяние. Она нужна для практики, чтобы покаяние было эффективным, открыло для благодати тёмные пятна, прежде закрытые, и эта закрытость катастрофична. Надо пользоваться этой возможностью, а не сопротивляться. Гонор, лень, отговорки (дескать, это не для меня) — только проявление закрытости. Эта теория и практика для всех. Кто-то ощущает катастрофичность, а у кого-то ситуация более благополучная: своеволия меньше, закрытости меньше. Такой человек может развивать добродетели. Есть масса мест в Церкви для людей, которые могут быть плодотворными вовне. У нас другое место. То, чем мы занимаемся — во многом самоевангелизация Церкви, когда большая часть усилий уходит на самих себя. Но это тоже нужно.

Итак, со святостью всё неоднозначно. Но надо работать.