Семья Святого Лазаря

Йозеф Ратцингер полагает, что изменения, внесенные в чин Мессы после Второго Ватиканского Собора, привели к разрыву богослужебной традиции. После избрания папой он предпринял решительные действия, чтобы вернуть утраченное и восстановить преемственность поколений.

В июле 2007 г. папа Бенедикт издал апостольское письмо „Summorum Pontificum” («Верховные понтифики»), согласно которому священники могут свободно служить Мессу по дореформенному миссалу, не обращаясь за разрешением к местным епископам.

Столь спорное решение пришлось по душе «традиционалистам», но многим другим католикам показалось, что оно противоречит утверждениям Второго Ватиканского Собора о необходимости срочной и всесторонней литургической реформы. К тому же создавалось впечатление, что данный документ подрывает власть епископов, выводя из-под контроля богослужения в епархиях. Во избежание недоразумений послание „motu proprio” сопровождалось открытым письмом к епископам, где папа старался их успокоить на сей счет.

Но все же трудно избавиться от мысли, что папа до известной степени ослабил литургические реформы Второго Ватиканского Собора, и что он, возможно, питает больше симпатии к «тридентскому» лобби, чем ко взглядам большинства католиков, включая епископов. Что же, попробуем понять, на чем основано отношение папы Бенедикта к литургии. Во-первых, на его воспитании сильно сказалась атмосфера провинциального баварского городка. Во-вторых, его богословие сформировалось в Германском Литургическом Движении межвоенного периода. Набожный сын набожных родителей остро воспринял красоту и архаическое величие латинской Мессы в храмах своего детства.

«Эту реальность никто не смог бы выдумать…. Ни официальная власть, ни великая личность не в состоянии создать такого своими силами», утверждал папа Бенедикт. «Таинственное сплетение текстов и действий вырастало из веры Церкви в течение столетий. В нем заключена вся человеческая история, — но это больше, чем история».

Папа непринужденно чувствует себя в благочестивой обстановке, сформировавшей его характер, — будь то Месса под музыку Гайдна в золоте и мраморе барочной церкви или народные обычаи сельской Баварии. И потому он с недоверием относится к академической критике религиозных обрядов, полученных им по наследству. Если традиция противоречит указаниям богословов, тем хуже для богословов.

«Шествуя с Господом в праздник Тела Христова, не будем тревожно озираться на внешние богословские теории, проверяя, все ли у нас в порядке. Ведь мы стремимся полностью открыть свое сердце для радости искупления», — призывал Папа Бенедикт.

Впрочем, на убеждениях папы богословие сказалось не меньше, чем ностальгия. На молодого Ратцингера произвела глубокое впечатление деятельность Литургического Движения – особенно труды мюнхенского богослова Романо Гвардини, чей капитальный труд «О духе литургии» ставил литургию в центр католической веры. Это была школа мудрости и познания, где все ресурсы человеческой культуры представлялись «великолепным примером объективно установленного правила духовной жизни».

Гвардини подчеркивал общинные аспекты литургии: «литургия говорит не «я», но «мы» — и ее превосходство над временем и местом. В литургии христианин «видит себя лицом к лицу с Богом не как отдельная единица, но как член единства» Церкви. Литургия никогда не была холодной: «эмоции извергаются из ее недр… словно огненная лава из вулкана», но «все чувства находятся под строжайшим контролем».

Строгость и единообразие, — таков «стиль литургии», упражняющий и высвобождающий чувства, более объемные и глубокие, чем собственный ограниченный опыт каждого отдельного христианина. Отсюда стремление к целостности искупленного человечества, где верующие отождествляются со Христом, а литургия является Его молитвой.

Книга «О духе литургии» Гвардини оказалась значимой вехой в интеллектуальном и религиозном развитии Йозефа Ратцингера. Упомянем хотя бы тот факт, что Ратцингер стал реформатором. По мнению Гвардини, за долгие столетия литургия замусорилась и нуждается в радикальной очистке. Потому в качестве студенческого капеллана он возглавил авангард «диалогических месс», стоя у алтаря лицом к народу и воспевая гимны на народном языке.

Молодой Ратцингер разделял это желание перемен, подчеркивал проблемы латинской литургии и не одобрял общинную динамику старой Мессы, где «одинокое священноначалие обращается к группе мирян, каждый из которых уткнулся в собственный миссал или молитвенник». Во время Второго Ватиканского собора он описывал латинскую Мессу своей молодости как «ископаемую редкость», «книгу за семью печатями». Но в последующие годы Ратцингер разочаровался в реальных результатах литургической реформы. Он надеялся, что реформа вернет красоту древней литургии через бережное сохранение и реставрацию, не прибегая к коренным изменениям. Однако Второй Ватиканский Собор, по его мнению, устроил жестокую и безвкусную литургическую революцию, которая подвергла насильственной переделке как Мессу, так и Литургию Часов. Не в последнюю очередь это было связано с отказом от латыни, а вместе с ней от литургической музыки, чья история насчитывает более тысячи лет.

В глазах Ратцингера все это выглядело как катастрофическое уничтожение традиции Церкви. «Великолепная работа» Гвардини и других «выброшена в мусорную корзину». На смену исконной «неоспоримости» литургии пришла неугомонная страсть к переменам и нововведениям, а также чрезмерная озабоченность общинным фактором. Такая озабоченность исключала проявления настоящей открытости к Богу или препятствовала таким проявлениям. Критическим рубежом стало принятие миссала Павла VI в качестве единственной правомочной формы Евхаристии. Для Ратцингера это было все равно, что подменить органически развивающееся богослужение выдумками ученых литургистов.

Ратцингер писал в своих мемуарах «Milestones» («Вехи»): «…Меня привел в ужас запрет старого Миссала, ибо ничего подобного не случалось за всю историю литургии. … [это] привело к разрыву многовековой истории, конечно, последствия могли быть только трагическими. [И] потому литургия отныне выглядит не живым организмом, но продуктом ученых измышлений и законодательной власти…».

Для Ратцингера-богослова литургия по самой своей природе является наследством, мы обживаем ее пространство так же, как другие обживали его до нас. Она – не инструмент, который мы изобретаем или используем. Словосочетание «самодельная литургия» звучит как оксюморон, и потому Ратцингер с подозрением относится к литургиям, где акцент делается на спонтанности, самовыражении и крайних формах местной инкультурации.

В своей собственной книге «О духе литургии» (2000 г.) Ратцингер язвительно сравнивает такие литургии с поклонением Золотому Тельцу: «праздник, который община устраивает сама для себя, фестиваль самоутверждения. Вместо богослужения образуется замкнутый кружок: будем пить, есть и веселиться. Это разновидность обычного самоудовлетворения… до Бога уже никому нет дела, зато возникает комфортный альтернативный мирок, созданный собственными силами».

Итак, Бенедикт полагает, что современные богослужения зачастую страдают от множества богословских, культурных, социологических и эстетических упущений, связанных с катастрофическим разрывом традиции. По его мнению, евхаристическое богословие XX века делает слишком большой акцент на понимании Евхаристии как пиршества, забывая о космическом, искупительном и жертвенном характере мессы.

Папа, конечно, и сам называет Мессу «Пиршеством Веры», «Пиром примиренных». Но все же именно Голгофа и пустой гроб, а не горница Тайной Вечери, являются для него основными соотнесениями христианской литургии. Суть Евхаристии как жертвы проявляется в самом ее совершении, и, по мнению Бенедикта XVI, одна из основных проблем послесоборной литургической реформы – именно отсутствие адекватного отражения этого измерения в новой литургии.

Понятно, что богословская позиция папы – категорическое неприятие наиболее характерных черт послесоборной литургии. Нынешний папа глубоко опечален тем, что происходит в наших приходских храмах каждое воскресенье. Он считает, что литургия должна утишить и успокоить излишний активизм, признать Бога Богом, прервать наше словоблудие, чтобы услышать Божье Слово, почтительно поклониться жертве Воплощенного Слова и причаститься ей.

Призыв к активному участию верных в литургии и ее доступности представляется ему упрощением совершаемого таинства, когда язык (и музыка) нашей молитвы становятся слишком избитыми, затертыми. «Активное участие верных в литургии», к которому призывал Второй Ватиканский Собор, по мнению папы, совсем не означает участия во многих действиях. Напротив, это значит, что присутствующие должны углубиться в одно великое действо богослужения, единственно подлинное действо – крестную жертву Христа. Лучшие средства для этого: сосредоточенное молчание и традиционные жесты предания себя и поклонения: крестное знамение, сложенные руки, почтительное коленопреклонение.

Подобным образом папа рассматривает и расположение священника в алтаре. Он считает распространение мессы versus populum, когда служитель обращен лицом к верным, пагубной ошибкой. Месса, построенная на парадигме трапезы, когда алтарь рассматривается как стол, вокруг которого собирается семья, — на самом деле Собор не предписывал этого, по мнению папы Бенедикта, корни этого уходят в плохое знание истории, плохое богословие и плохую антропологию.

«Поворот священника лицом к верным превратил общину в замкнутый кружок. Ее внешние формы более не устремлены вперед и вверх, но закрыты сами в себе. [Тогда как в прошлом католики обращаясь лицом к востоку], «не собирались в замкнутый круг, не разглядывали друг друга, но как странствующий народ Божий устремлялись к Востоку свыше, ко Христу, приходящему к нам», — писал папа Бенедикт.

Таким образом, по мнению папы, после Второго Ватиканского собора литургическая практика развивалась в неверном направлении, она эстетически обнищала и разорвала преемственность католического богослужения, отражая и даже поощряя в верных ущербное понимание Божественного и нашего отношения к нему. Решение папы разрешить свободно служить Тридентскую мессу преследовало две цели: чтобы исцелить разрыв и призвать к повторному открытию богословских, духовных и культурных ценностей, питавших старую мессу. В июле 2007 в письме епископам папа Бенедикт выразил надежду, что две формы единой римской литургии могут взаимно обогащать друг друга. Старый миссал обогатит множество прекрасных коллект и префаций из реформированного миссала Павла VI, а совершение мессы Novus Ordo обретет, например, некую сакральность, присущую старой форме.

Учитывая, сколь глубоко отвращение Йозефа Ратцингера к тому, что он называет богословской и культурной убогостью послесоборной литургии, неудивительно, что в качестве Папы он пытается «исправить» сложившуюся ситуацию, даже если он знал, что многие епископские конференции отнесутся „motu proprio” с обеспокоенностью. Папа понимает также, что поддержка старой литургии зачастую совмещается с такими социальными, политическими и церковными взглядами, которые нелегко примирить как с духом, так и с сформулированным учением Второго Ватиканского Собора.

В послании епископам в июле 2007 г. папа Бенедикт подчеркнул необходимость проявлять милосердие и пастырское благоразумие в отношении «злоупотреблений и некоторых общественных взглядов, необоснованно связанных с умонастроениями верных, привязанных к древней латинской литургической традиции». Однако медийное фиаско, связанное со снятием отлучения с епископа-лефевриста Ричарда Уильямсона, отрицающего холокост, все-таки свидетельствует, что политика Ватикана, направленная на более широкое использование этих литургических источников, не всегда себя оправдывает.

Папа Бенедикт надеется, что свободное совершение старой Мессы примирит со вселенской Церковью многих верующих, с глубоким подозрением относящихся к Второму Ватиканскому Собору. Однако, симпатизируя многим литургическим интуициям и предпочтениям папы, мы опасаемся, что конкретные поступки и манера поведения будут восприняты многими как знак неодобрения папой дела Собора и поспособствуют укоренению этого неодобрения непосредственно в самой литургии Церкви.

Имон Даффи – профессор, преподаватель истории христианства, член совета и руководитель научно-исследовательских работ Модлин-колледжа Кембриджского университета.

Оригинал статьи в журнале The Tablet