Семья Святого Лазаря

Чтения субботы XXVI рядовой недели

Мы сейчас слышали первое чтение из книги Исход. «Ангел», как я понимаю, в Исходе и в Евангелии имеет разные значения. В Исходе «Ангел Господень» — это проявление силы Бога, принцип трансцендентности Бога соблюден: в этой традиции не Сам Бог все на земле делает. Бог за пределами мира, так что ангелы, Его посланники, действуют в мире, олицетворяя Божью Силу. Да и говорится тут о шекине, том огненном столпе, который указывал путь народу – путеводителе и защите.

В Евангелии же использовано другое представление: у каждого человека есть его небесное отображение, проекция человека на небесную сферу. Например, было отождествление человека со звездами: отсюда астрология, не просто узнавание человеческой судьбы по расположению планет. Изначально там была идея, что судьба человека – одна из звезд, и как на эту звезду влияют планеты, так меняется и происходящее с этим человеком на земле. Ангел младенца – такая звезда младенца. И она, говорит Иисус, всегда перед лицом Бога, не уходит от Бога в тень греха, во власть дьявола, где Бог ее не видит.

Помните, как пишет Фома Аквинский? Некрещеные младенцы попадают не в рай, к святым, а в лимб, место, куда может попасть человеческая природа, когда зло не коснулось человека, но и спасающая Божья благодать не воздействовала на него тоже.

Если мы будем говорить о том, почему единая Церковь Христа, которая должна дышать восточным и западным легкими, как последние папы говорили, — почему она ими не дышит? Как я это понимаю? Есть культурные расхождения, есть исторические, есть вещи вроде filioque. Но все же центральным мне представляется вопрос: может ли природа человека существовать без благодати? Могут ли после смерти быть в покое и мире эти самые некрещеные младенцы? Я говорю несколько путано сейчас, постараюсь мысль развернуть.

На прошлой неделе опять я общался с православным человеком. Он пытался строить свою жизнь на православных духовных книжках, на словах священников и монахов, и как там? Или брак, или монашество – альтернативы нет. Ты не то и не другое? Ты вечное дьявольское искушение для окружающих. Или ты совершаешь молитву по уставу, читаешь фиксированные тексты из молитвенника (есть у меня намерение послать сигнал моей молитвы, моей просьбы к Богу – я не могу его непосредственно послать, надо сначала зашифровать этим ключом фиксированных в книжке молитв, а иначе до Бога не дойдет он). Сильные чувства – они всегда от дьявола. От человеческой природы сильные чувства идти не могут, если эта природа не находится под властью дьявола. Если она под властью Бога – покой, умиротворение, умиление, человек всегда ровный, доброжелательный. Гнев всегда – бесовская вещь. Считается, что я могу быть или под властью Бога или под властью дьявола. Моей природы как таковой в общем-то нет. Она как «нефеш» во втором рассказе о творении: Бог создал человека, он уже готов, но без духа Божия он не живет. Я немного огрубляю, но восточное представление в принципе такое.

История западной церкви с самого начала пронизана естественным законом, на нем построено римское право, построено богословие, и это оказалось очень важным. Гражданское право с одной стороны и богословие построены на одной основе: действие человека, который просто разумен и честен. Это собственно позволило создать западную цивилизацию, где ни папа, ни император, ни кто-то еще на более низком уровне, не имеет оснований для произвола. Естественно, на практике всякое бывало, но произвол, как вещь неразумная и несправедливая, всегда незаконен. Когда разум и честность освящаются благодатью, это прекрасно. Это святость. Но если нет освящающей благодати нет, и явных нарушений разумности и честности нет тоже – вполне можно жить.

На Востоке не так. Власть, которую имею я, мне дана Богом, и я использую эту власть по наитию. Я император? Мне не надо доказывать, что мои действия честны и справедливы. Всем, включая меня, достаточно того, что я действую по этому вот наитию, данному мне Богом в силу занимаемого мной поста и не подлежащему обсуждению. Что я велю – подлежит исполнению. Конечно, две эти христианские цивилизации, Запад и Византия, не развивались полностью автономно. И у восточных богословов можем найти упоминания о естественном законе.

А если утрировать, мы придем к почти архетипическому восприятию мира. На богословском уровне эти противоречия преодолеваются: технический богословский вопрос. На архетипическом уровне: принцип жизни по правилам и принцип жизни по вертикали власти – не может быть единства. Если я думаю о будущем мира, я понимаю, что Богу не так важно: католики, протестанты, православные… Провидение лепит выражение истины в человечестве через взаимодействие таких пестрых фрагментов, каждый из которых чем-то ценен. В этом церковном многообразии случайных фрагментов нет. Протестантизм в целом – не ересь, это вариант решения проблемы излишней централизации Церкви. Структура более сетевая, по авторитетам власти и авторитетам учительства. Православие берет своей апофатичностью, тем, что так мало четкого и логически понятного мы можем выразить о Боге, о себе самих – и путь действительно не по разуму и законам, а по озарению, по наитию. При этом каждая из этих церквей более или менее удачно решает какие-то проблемы. Православие более-менее удачно решило проблему женатого и одинокого духовенства. Латинская церковь не смогла это решить.

Сейчас принято критиковать реформу литургии после II Ватиканского собора, критиковать новый чин мессы. Да, без критики нельзя продолжать реформы. Но зачем нужна была эта реформа? Ее цель была – оживить участие людей в богослужении. От двух «тусовок» в одно время в одном месте – духовенства и мирян перейти к их общению в литургии благодаря аспекту трапезы. Это получилось. Другая часть молитвы Церкви – Литургия Часов тоже была преобразована тоже, миряне получили возможность участия в литургической молитве Церкви. Мы можем это ругать, можем пытаться как-то это улучшать. Но сейчас та молитва, что существует в Церкви латинского обряда, разумна – по объему, по соотношению мыслей и слов, мыслей и молчания, слов и способности человека их усвоить. Она разумна. В восточной литургии мы встречаем непрерывный поток слов, и нельзя это назвать словоблудием – это правильные богословские формулы, которые повторяются многократно, бесконечно, они окрашены как мольба, прошение, рабское умоляние. Бог – Отец, но скорее Царь, чем Отец. Он настолько непонятен, что от Него можно ждать любого произвола. Его надо все время умолять. Богородица – такая Заступница, которая может этого Царя в рамках держать.

Может, это проекция моя, но я недавно проходил мимо храма Христа Спасителя. Там меняли барельефы, готовили к установке Богородицу с Младенцем, Она была видна в разных ракурсах, и один был очень похож на цыганку в переходе – лицемерное выпрашивание. И в византийской литургии мне порой чудится это вот. В латинской литургии наоборот, там эта вязь латинских слов, безличностных таких, их можно переставлять в произвольном порядке – эмоциональный смысл не поменяется. И молитвы – не от «нас». Они безличны: «призри на рабов Твоих». Священник говорит от лица «их», а «они» — тут, рядом, это неприлично просто…

Так что работы много, чтобы из этих двух подходов устроить хотя бы в рамках нашей общины что-то созвучное миру, в котором мы призваны жить и свидетельствовать. Спасибо.

© Священник Сергей Николенко 2010