Семья Святого Лазаря

2 Кор 11, 31 – 12, 9; Ин 17, 1-13

Сегодня день памяти отцов Седьмого Вселенского собора — это когда они все-таки «отбили» почитание икон. Но первое чтение из апостола я сегодня все-таки взял из рядового воскресения — мы продолжаем чтение св. апостола Павла к Коринфянам, и последовательность, мне кажется, интересна.

В этом фрагменте Павел переходит к другой теме, которая, к сожалению, тут непонятна, потому что объяснение идет несколькими стихами ниже, стихами, которые не вошли в этот фрагмент. А из них понятно, что ходит между христианами в этих первых христианских общинах такое мнение или сплетня, что Павел ненастоящий апостол, что есть высшие апостолы — те, кого сам Иисус при жизни поставил, а Павел, он словно апостол второго сорта. И вот он как бы начинает оправдываться, что он не хуже. И оправдывается как Божий человек — то есть говорит о видениях и откровениях, об этом человеке, который восхищен был до третьего неба, и о другом, который был поднят в рай и слышал слова, которые невозможно переформулировать человеческим языком. И мы тут не понимаем, может быть, он говорит сам о себе, только из скромности говорит, что это другой человек, может быть, действительно, о каких-то христианах, которые имели такой мистический опыт, и Павел считает, что это основание для похвалы, что это ценная вещь. А про себя он говорит, что на самом деле откровения, которые у меня, у Павла были, они чрезвычайные, и может быть, это действительно те откровения, о которых он говорил. Но чтобы я этими откровениями не превозносился, не хвастался, не гордился, дано мне жало в плоть, или болезнь. Припадки, которые у него были, они неожиданные, и человек никогда не знает, когда этот припадок эпилептический или эпилептоидный его настигнет, и поэтому действительно такие иллюзия — чувствует себя ущербным по сравнению с нормальными. Мы считаем, что нормальный человек это такой, который уверен в своей надежности, что тело не подведет, голова, горло не подведет. А у него надежности такой нет.

На самом деле, это для многих из нас свойственно, когда мы пугаемся или волнуемся или как-то иначе, но эпилепсию не случайно именовали «священным безумием». В состоянии, которое предшествует этим припадкам, у человека действительно могут быть видения и какой-то опыт не из нашего мира, потому что мозг начинает работать в другом режиме, в режиме, который не годится для обработки той информации, которую мы в нашем мире получаем от наших органов чувств, а обрабатывает другую информацию, и иногда это бывает, как в случае с Павлом, информация невидимого мира. В общем, это любой болезни касается в той или иной степени, потому что любая болезнь, особенно хроническая болезнь, сама собой подталкивает человека к выходу за пределы видимого мира. Хотя это и трудно, потому что уныние нападает с большей силой, но те, кто способны оказываются это уныние преодолеть, становятся мистиками по большому счету. Главный мистический опыт, который у христианина может быть, это не видения какие-то, а это опыт разделения креста, который нес и несет Иисус. Вот этот опыт возможно получить через болезнь.

С этими отцами Седьмого собора очень богатый текст из Евангелия от Иоанна, и сердцевина — это когда Иисус говорит «Я открыл Твое имя ученикам», вот этой группе, и через открытие имени они вошли в свою славу. Открыл имя — это как бы попросту объяснил и показал кто Бог, какой Бог, и дал возможность обращаться по имени. Когда мы человека окликаем «эй, ты», он повернется, но как к чужому человеку, а когда мы окликаем его по имени, он поворачивается к нам как знакомый. И это имя Божье зафиксировано в текстах Евангелия. Вот мы читаем про Иисуса, понимаем из всего текста, что Иисус — это имя Бога. Обращаясь, когда мы говорим «Иисус», думая о Нем, представляя Его таким, какой Он в Евангелии, Бог оборачивается к нам, как к знакомым, к своим. Считалось что само произнесение этого имени Иисус уже изменяет мир к лучшему.

А икона — это тоже самое, но выраженное не словами, а рисунком, образами. Идея иконы как того, через что мы по имени можем назвать Бога, была очень важна для греков с их пониманием мира, ну и потом она стала очень важна для малограмотного и неграмотного христианства. Люди понимали, какой Иисус и как Он связан с Богом, не читая тексты, а рассматривая картинки. И говорят «намоленная икона» — икона, через которую легче происходит наша молитва, наше общение с Богом. Обращаю внимание на то, что намоленной эту икону делаем мы, нашим молитвенным усилием обращения к ней. Мы ее тем самым меняем. И я почему к этому обращаюсь — потому что на Евхаристии центральный момент, когда священник произносит установительные слова Христа, и меняются вот эти хлеб и вино, это примерно то же самое. И это для меня всегда тяжелый момент в Евхаристии, потому что в этот момент я должен позволить Христу пребывать во мне. И говорить через меня, вызывая к реальности последний ужин Иисуса с учениками. Мне бывает всегда — хотя и приходится служить мессу в одиночку и литургию в одиночку — это трудно, потому что нет людей, которые тогда вместе с Иисусом, хоть и не совершенным образом, но молились за то, чтобы сохраниться вместе. Потому что уже в воздухе витало, что плохо дело, что Иисуса вот-вот возьмут, убьют. Вот быть вместе — это то, что ученики не могли, может быть, высказать, сформулировать, но это была их молитва в тот момент. И это та же молитва, которая при нашем участии дает возможность Богу превратить эти дары в нечто несущее Его реальность, Его воздействие на нас. Так что будем работать. Аминь.

© Священник Сергей Николенко 2011