Семья Святого Лазаря

Евр 9,1-7; Лк 10, 38-42; 11, 27-28

Сегодня праздник Введения во храм Богородицы. Введение в храм — это был иудейский обряд. Ребенка, достигшего определенного возраста вводили в храм так, чтобы Богу представить, чтобы Бог его увидел и взял на учет. Сегодняшняя литургия вся построена на парадоксах, на аналогиях. Иисус говорил о себе, о своей личности как о храме. И Церковь — храм Святого Духа. И храм – это что такое храм? С одной стороны — это просто дом, с другой стороны, это дом, специально приспособленный для общей молитвы, для того, чтобы мы приносили жертву Богу как одно целое, вместе. И, конечно, мы можем это делать на свежем воздухе, под дождем, на льду, — возможно, когда-то и придется нам так делать, но храм — это все же место, специально приспособленное для молитвы, место, где нам удобно молиться, где всё нас настраивает на общение с Богом. И в этом отношении храм — это не просто дом, это больше, чем дом. Это как бы одно из условий существования Церкви. Поэтому храмы всегда и освящаются с помпой. Потому что это важно.

Первая аналогия, на которую чтения сегодня нас настраивают, — Мария, младенец и дева, будет храмом, в котором Святой Дух совершит рождение Бога-Слова, она приводится в каменный храм. В храм Божий. Интересно было бы разобрать подробно это устройство первого храма, или первой скинии, в которой пребывание Бога. Я коротко очень скажу, что было два помещения. За завесой помещение, в которое обычные люди не допускались, и одно помещение такое же, как алтарное пространство. Предложение хлебов и жертвенник. Все, что нужно для жертвы. Но это было еще не все. За этим помещением находилось другое помещение, куда пускали только первосвященника, и то всего один раз в год, когда нужно было приносить жертву за народ. И вот, что находилось в этом внутреннем помещении, которое называлось Святая Святых. Обращаю внимание, что это похоже на возглас священника, который перед причастием поднимает уже освященный хлеб и в силу своих вокальных возможностей говорит «Святое Святым». Похоже очень. Там находился ковчег Завета. Был ящик с манной, кадильница, жезл Аарона, такой антураж. Но главное – это был ковчег Завета, ящик с двумя каменными дощечками, на которых были записаны первые основные заповеди. Первые десять. По преданию, на одной дощечке первые четыре заповеди, касающиеся отношения к Богу, – о субботе, не сотвори себе другого бога и так далее. На второй дощечке заповеди, касающиеся отношения к людям – не кради, не прелюбодействуй, не завидуй и прочее.

Потом мы это все видим как бы внутри Иисуса. Когда Иисус говорит о заповедях, он высказывает двойную заповедь: возлюби Бога всем сердцем и возлюби ближнего как самого себя. Он складывает эти две дощечки вместе, внутри себя, и говорит о том, что это есть одно и то же отношение со стороны человека – любовь к Богу и любовь к человеку. Одно и то же отношение, они не отличаются между собой. Когда мы говорим о том, что нового Иисус принес на эту землю по сравнению с развитой религией Ветхого завета, другими монотеистическими религиями, — он принес вот это. Что любовь к человеку должна быть вознесена до уровня божественной любви. Только тогда она будет настоящей.

И вот я читал на днях такую книжечку, может быть, кто-то ее читал, про старца Арсения так называемого. Она недавно была издана, это воспоминания о священнике, который был довольно известным историком-искусствоведом, попал в лагерь в 30-х годах, и отсидел почти тридцать лет. Там, как всегда в таких текстах, много всего приукрашенного и романтизированного. Но что для меня было важно – мы читаем тексты о тех временах, о временах большого террора, террора, по сравнению с которым нынешние времена выглядят совершенно по-вегетариански. Солженицын, Шаламов и другие писатели, много их было, прошли лагеря и замечательно написали об этом. Но главная коллизия жизни в лагере, в условиях близких к лагерю уничтожения, заключалась даже не в насилии и жестокости со стороны администрации, а в том, что лагерях вместе сидели политические и уголовники. Политические — это попавшие по 58 статье за антисоветскую деятельность, нормальные социализированные люди, с нормальными привычками, человеческой моралью. И — уголовники, с которыми невозможно было найти общий язык, потому что кодекс моральный был совсем другим. Уголовников боялись в лагере гораздо больше, чем администрации, потому что уголовники могли проиграть человека в карты, что угодно сделать. Они были сплоченной силой, которая проявлялась как сила именно в лагерных условиях. И вот эти все писатели, диссиденты, о которых я говорил, они все писали об уголовниках с полным неприятием и отвращением, с ненавистью даже.

А в воспоминаниях об отце Арсении описывается, что он был ни с теми, ни с другими. Одновременно он был и неприятен и тем, и другим, и уважали его и те, и другие. Это достигалось, прежде всего, за счет его позиции человека, который не боялся ничего. Он несколько раз был на краю смерти, один раз пережил клиническую смерть с выходом в астрал. Он действительно себя вел совершенно ровно и одинаково со всеми. Этому не натренируешься, то есть натренироваться можно, стать отмороженным, не чувствующим страха. Но то, что было у Арсения, — это другое. Это когда перед лицом вопиющего насилия и несправедливости отпадает все второстепенное, вся шелуха. И для человека в сердце открываются эти скрижали. И ты начинаешь помогать человеку независимо от того, какой он веры, социального положения, как он относится к тебе, благодарит или дает в ответ зуботычину. Это оказывается уже второстепенно. К сожалению, сейчас другое время, — время такого топкого болота, в котором сыро, но тепло. Тепло, лягушки есть, головастики. И таких вот людей, которые волей обстоятельств доходят до подлинной зрелости, и христианской и человеческой, их очень мало. Видим их очень мало вокруг. И это с одной стороны беда, с другой стороны вызов для нас. Вызов, что мы должны искать то же самое, в нашем теплом болоте. Аминь.

© Священник Сергей Николенко 2011