Семья Святого Лазаря

Деян 9, 26-31; 1 Ин 3, 18-24; Ин 15, 1-8

В психологии (и не только в психологии) есть важнейшее понятие «отделение» — когда я по отношению к чему-то устанавливаю дистанцию или хотя бы устанавливаю границу раздела между тем, что я, а что не я. Не я, а мои проявления, мои эмоции и прочее и прочее. Провести это отделение бывает трудно, и вообще человек не склонен к этому. Можно сказать, что заниматься этой процедурой отделения заставляют тяготы, неудобства жизни. Если бы этого не было, то человек, даже если бы он просто стриг ногти или волосы, умирал бы от горя. Не будучи в состоянии осознать, что ущерб не наносится мне, не наносится ущерб моему «я». Такая же вещь в человеческих отношениях. В семье, когда рождается ребенок, то он долго не отделяет себя от родителей. Потом способен это сделать интеллектуально, то есть понимает, что я могу пойти в одну сторону, а мама с папой пойдут в другую сторону, и это нормально. Но эмоционально это все равно будет тяжело, и больно, и страшно – поначалу, по крайней мере. Греховного человека именно грех заставляет отделяться от собственных проявлений, от того, как я себя веду, от того, что я чувствую сейчас. Апостол Павел об этом пишет не очень много, но очень красноречиво: бедный я человек, хочу доброго, а ресурсов в себе для этого не нахожу. Ну если не отделяться, то нужно просто себя убивать.

Отделение — это способность к рефлексии. Позволяет отделять мои злые и греховные проявления от меня, которого Бог любит и ценит, несмотря на это. Отделение прописано даже в библейском установлении о браке, которое Иисус неоднократно цитирует. Да оставит человек отца и мать, да прилепится к жене своей, да будут одна плоть. То есть, если человек не оставит отца и мать, не станет самостоятельным, сам решающим за себя, то никакого брака не получится. Тут имеются в виду поведенческие, экономические, материальные привязки, но прежде всего эмоциональные. Если я привык к тому, что оценивает мои действия папа или чаще мама, и ее эмоциональные оценки являются значимыми и решающими, то никакого брака не получится. Если мне покажется, что мама не согласна или обижена чем-то, то я буду страдать и так далее.

Такая же вещь, несомненно, должна быть, когда человек вступает в церковную общину и вообще в Церковь. Крещение — это акт отделения от всего, что не есть Христос. И конечно, большая часть людей, когда крестится, они об этом даже не задумываются. Или если задумываются, то как-то эпизодически или чисто эмоционально, но никакого последовательного плана действий по отделению от всего, что не есть Бог, они просто не проводят. И, в общем, Иисус в этом отрывке, который Иоанн-евангелист, конечно, в значительной мере сам придумал, говорит примерно об этом. Я лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне и Я в нем, тот приносит много плодов. Ветвь, не приносящую плод, Отец мой отсекает, а приносящую очищает. Иисус говорит о том, что очищение происходит через слово, которое Он проповедует. А проповедует Он в значительной мере вещи, связанные с отделением. Кто полюбит отца или мать более Меня, или кто не оставит отца или мать или поля или мужа и так далее, и не оставив это, попытается нести крест, у того не получится ничего. Отделение, говоря о котором, мы все время добавляем, что это отделение с любовью. Отделение от родителей с любовью к ним как к личностям. Но необходимое условие любви к другому человеку должно сочетаться с моей свободой от этого человека. Иначе любовь не будет совершенной.

Такая же вещь имеет место в больших масштабах наций или национальных церквей. Говорят о национальной идентичности, то есть о том, как человек себя воспринимает и выражает через культуру своего народа, через культуру народа, в котором он родился, прежде всего, может быть, через культуру своей семьи. И туда входит очень много мелочей, которые делают мое состояние теплым, когда я ощущаю, что я дома, и что я — это я, а не то, что из меня пытаются сделать или навязывать. Ситуация многих стран, практически всей Европы, — это ситуация мигрантов в первом, третьем, пятом поколении, людей, на которых давит другая национальная идентичность, идентичность культуры, в которой они оказались. И когда советские люди эмигрируют куда-то на Запад, то чаще всего они стараются вжиться в западную культуру и вжиться до полной утраты собственной идентичности, — русской, если они русские. Это перенимают часто с большей даже горячностью их дети, стыдящиеся того, что их родители вышли из отсталой России, а со внуками часто бывает уже наоборот. В юности, когда работает юношеский молодой нон-конформизм, он часто имеет вид попытки восстановления национальной идентичности предков. И это всё происходит очень сложно и достаточно мучительно. Привязанность к церковному обряду, которую мы отмечаем у людей, с детства воспринявших какую-то религию, — это механизмы идентичности. Здесь работают психологические механизмы идентичности.

Ненависть украинцев греко-католиков к латинскому обряду переплетается с неспособностью обходиться без латинского церковного мышления, без других латинских вещей. Любовь и ненависть оказываются переплетенными. Или, если взять человека, который был воспитан в народной религиозности, в народной вере, и потом, допустим, стал священником или монахиней, занимался богословием, то это всё богословие будет для него полезным только в том случае, если он сумеет эмоционально отделиться от своей обрядовой народной веры. От милых колядок, от свечек, которые в церкви ставят, от розария, от венчиков, которые торжественно бубнят. Отделиться от этого всего эмоционально и тогда можно будет трезво взглянуть и на Бога, и на религию, и на Церковь, которые гораздо больше, чем эти привычные национальные выражения.

Сейчас, если говорить о нас как о католиках, то Польша и Италия считают себя материнской церковью для латинских католиков, украинская греко-католическая церковь материнской церковью для русских византийских католиков. И мы никогда не сможем быть самими собой, никогда не сможем преодолеть этой амбивалентности в отношениях к церквям, которые отчасти являются для нас материнскими, отчасти навязывают нам себя в матери. Мы не сможем этой эмоциональной и интеллектуальной амбивалентности преодолеть, если не отделимся эмоционально от обрядов, от всего. Это, я повторяю, нам приходится делать не от хорошей жизни. Необходимость жить в культурном многоголосье и найти свое место в этой полифонии требует определенной ущербности. Отделение — это всегда ущербность, когда я вынужден не доверять полностью своим чувствам, не погружаться в них полностью. Но без этого никуда не денешься. Аминь.

© Священник Сергей Николенко 2012