Семья Святого Лазаря

Деян 1, 15-17. 20a. 20c-26; 1 Ин 4, 11-16; Ин 17, 11b-19

Приближается Пятидесятница. Как бы сказать погрубее – в компанейщине, которой Церковь занимается в течение литургического года. Сейчас такая кампания за святой Дух – пропаганда того, что Святой Дух может всё. Вот вам даден Святой Дух, молитесь и всё будет. Мы молимся и упираемся в то, что всё бывает, но мы просим у Святого Духа, а Он всё по-своему делает. История с до-избранием апостолов (в Деяниях) – Матфия выбрали как одного из тех, кто присутствовал при основных событиях проповеди и дел Иисуса. Но с точки зрения церковной истории, это было бесперспективное избрание. Перспективным было бы кооптировать в состав этих двенадцати Варнаву или Павла. Тогда бы они в Римской империи развернулись с гораздо большим авторитетом, и конфликт между иудео-христианами и христианами из эллинов, проходил бы, по-видимому, гораздо легче внутри Церкви, и миссия бы распространялась по Римской империи более интенсивно. Но Святой Дух делает как делает. Сохраняет в Церкви какие-то ветви, от которых нам никуда не деться, потому что через века, через национальную, этническую, религиозную память, это всё доходит до нас в виде каких-то наших предпочтений, склонностей или наоборот, предубеждений, которые мы не можем преодолеть или с очень большим т рудом преодолеваем, и даже не знаем толком, откуда это. Говорим про «голос крови».

Я думал о Католической Церкви в России, как она возникла. Основной первой базой — социальной базой, не одиночками, — конечно, были немцы-колонисты, которые прибыли в Россию по приглашению императрицы в XVIII веке, и они прибыли с почетом, без унижения достоинства, то есть они тут действовали как полноправные граждане и граждане, необходимые для России. Даже в каком-то смысле оказывающие благодеяние России. Потом в ходе французской революции прибыла маленькая ветвь французов, в основном аристократов, которые поселились в столице. Это была тоже такая особая вещь, потому что они были страшно благодарны за то, что их приняли, дали им спастись от революции. А потом уже в связи с разделом Польши начал прибывать в Россию большой поток поляков, которые, собственно, и распространили общины и католические приходы в Сибири, и во многом создали лицо Католической Церкви в России. И это была ситуация совершенно другая, когда восставших людей, еще горевших протестом против самодержавия, загнали в Сибирь, одновременно обращаясь с ними очень человечно, дав им возможность для религиозной жизни. Польская аристократия и интеллигенция во многом соединилась, породнилась с местной аристократией в Сибири, им было неплохо в этом отношении, но у них был пафос противодействия стране, которая их поработила. Противодействие, которое с десятилетиями, с веками выродилось в ревность поляков по отношению к России – любовь-ненависть. И стремление к какому-то реваншу, обращению России. У немцев этого не было, у них после того, как они на протяжении двух веков здесь были полноправными и, повторяю, в определенной мере почетными гражданами страны, была страшная обида на события, связанные с прежде всего со 2-й Мировой войной, когда их всех просто профилактически записали во враги. Из моих наблюдений за немцами в Сибири, — не знаю, что это, просто немецкая ментальность или, как я все-таки склонен думать, скорее голос истории немцев в России: они склонны эту обиду простить и забыть. Они склонны ощущать себя все теми же колонистами, строителями России, сотрудниками строительства России. Несмотря на то, что власти их по-прежнему как-то пытаются ущемлять и обращаться с ними как с людьми второго сорта. И миссионерского напора, который есть у польских священников, у немцев нет.

Парадокс такой, что русская ветвь в Католической Церкви в России развивалась как элитарная, аристократическая, интеллигентская, не имевшая социальной базы. А социальная база, которую она получила в конце концов, это простые люди. Немцы, которым не давали получать образование при советской власти, литовцы, белорусы и прочее, социальная база простая. Я с изумлением видел, общаясь с питерским центром катехизации по делам катехизации, что на прихожан, на русских католиков, они смотрят как на таких очень простых полуобразованных людей — простых даже по сравнению с Польшей. Но так и есть. Когда я думаю о неоднородности католической Церкви в России, и о том, что препятствует ее социализации здесь на этой земле, я вижу несколько таких разрывов, прежде всего разрыв между рефлексирующей частью Церкви, интеллигенцией, и основной массой народа, и этот разрыв, к сожалению, проходит в значительной мере по этнической линии.

Интеллигенция местной католической Церкви – они могут быть какими-то полукровками, но это люди с артикулированной в сознании русской культурой. В отличие от немцев, людей с польскими корнями, литовцев, белорусов и прочих, которые просто полукультурные люди, такие продукты советской власти, у которых за несколько десятилетий образованием, национальной политикой, селекцией лояльности советская власть выбила то, что можно назвать культурой. Культурой, потому что в этническую полноценную культуру обязательно как качество входят и осознание собственного достоинства, и открытость к другим культурам, проистекающая от осознания ценности и достоинства собственной этнической культуры. Вот этого нет. Я вижу мешанину из полуобразованных полувоспитанных людей, которые кичатся тем, что они поляки или прочее, но не являются таковыми – в культурном отношении они являются как бы никем.

И когда я думаю об идентичности этой католической Церкви, которая получается здесь в России, я не могу понять, что это за идентичность, это идентичность без последовательных корней. Когда я смотрю на украинскую греко-католическую церковь, ее идентичность во многом у меня вызывает раздражение, но она есть, это народ, народная вера, укорененная в достаточно традиционном обществе, она есть. Она не разрушена, не размыта до основания, у нее есть механизмы самовоспроизведения. И, конечно, мне очень интересны пути, по которым Святой Дух из того, что есть, будет делать христианский народ. Я мало понимаю и мало вижу на самом деле, веду достаточно замкнутый образ жизни, но вот когда я думаю, за что уцепиться, мне уже за 60 и мне нужно усилия направлять кумулятивно, я не понимаю.
Я вижу нашу общину, община не из Бог весть каких интеллектуалов и интеллигенции, но здесь собрались и удерживаются люди, которые через родителей очень много позитивного взяли из реальности советской культуры. Из тех общественных ценностей, личных ценностей, которые в этой культуре выжили. Я бы связал это с имперскостью в хорошем смысле. Имперскость, которая принимает в себя другие народы и готова нести ответственность за всех без исключения по каким-то национальным признакам. Это то, чего так не хватает в нашу эпоху национально-религиозных сумасшедших бешеных движений. Это и широта взглядов, которую во многом родители наши, у кого они были, выработали на кухне, на главном форуме, в котором проходила жизнь советской интеллигенции. Это наследие ГУЛАГа и войны, много десятков миллионов прямых жертв, и еще десятки миллионов опосредованных жертв этого социального безумия, огромного. Это наше наследие, это пепел Клааса, который все время стучит в наше сердце, даже когда мы об этом не думаем. Это такие, как я вижу, основы идентичности нашей общины, которые соединились с христианством, с католическим универсализмом. Что дальше будет и куда всё пойдет и в какой мере этот наш дух отвечает и будет отвечать духу нынешней Церкви, не знаю. Послушаем, что говорит Дух, и посмотрим, что Он делает. Аминь.