Семья Святого Лазаря

Ам 9, 11-15; Мф 9, 14-17

Если так просто рассуждать, то если бы Иисус случайно не оказался евреем, то никакого Ветхого Завета мы бы сейчас просто не знали, не имели бы к нему интереса, и не думали бы о том, что в этой книжке что-то особо важное про Бога можно прочесть. Может быть, это не такая глупая мысль, потому что были уже более или менее сложившиеся монотеистические религии в мире к моменту появления Иисуса – зороастризм был. Да и, наверное, какие-то другие, о которых мы сейчас не знаем как следует, ибо столько времени прошло. И потом удивительные произошли вещи – Иисус был евреем, и апостолы, через которых нам эти тексты библейские перешли, тоже были евреями, а дальше христианство пошло в другой мир, в другую культуру, в Римскую империю, которая, в отличие от иудаизма, была очень широко открыта к другим религиям, к другим культурам, она всё впитывала как губка и принимала. Но в центре были эти культы римских богов, культ императора, и это было нечто принципиально отличающееся от иудейского представления о Боге. Римские боги – это были такие ясные проекции человеческого общества на небесную жизнь. Тогда как иудейский Бог, это было совершенно непонятно что и непонятно кто. И на Него ложился образ и царя, и отца, и матери, и военачальника, и нежно любящего супруга – всё годилось для этого Бога в равной степени и в равной степени не годилось, потому что Он был за пределами познания. И этот иудейский Бог обрел в греческой и римской культуре, может быть, новые измерения. Было больше развито, может быть, космическое измерение, и такой как бы вселенский характер этого Бога. Для этого использовалась философская мировоззренческая терминология и понятия, которых в иудейском словаре просто не было. Иудеи думали о Боге, прежде всего, в терминах межличностных отношений. Понятие истины есть во всех авраамических религиях и имеет ясно выраженный божественный смысл. Во многих других религиях понятие истины просто не присутствует как фундаментальное. А в иудаизме, в христианстве эта истина оказывается неразрывно связана со справедливостью в человеческих отношениях, и с такой высшей формой справедливости, которая одновременно выглядит как несправедливость, и которую называют затасканным словом «любовь».

В целом в иудейском народе христианство не приобрело такой популярности, как у язычников. Можно делать скидку на исторические события, историческую катастрофу, приведшую к рассеянию евреев по миру и по Европе прежде всего, а можно сделать вывод о том, что христианство у иудеев не пошло именно потому, что они не видели в нем ничего исключительного. Не видели ничего такого, что дало бы какой-то прорыв по отношению к Богу по сравнению с иудаизмом. Мессия – да, понимался как человек, обещанный Богом, но до сих пор в иудаизме эти мессии появляются, и кто-то их признает, кто-то нет, какие-то ветви признают, какие-то нет, и никакого космического или даже надкосмического переворота в этом не наблюдают. Как, собственно, не наблюдали и апостолы эти первые, ученики Иисуса, которые мыслили вполне в традиционных терминах, иудейских.

И потом с течением веков иудеев сначала терпят в христианской Европе, иногда вешают на них все беды, эпидемии, автомобильные катастрофы. И только когда Европа становится секулярной и оказывается, что эти еврейские ростовщики-банкиры, которым задолжали все европейские монархи, обретают статус полноценных граждан, только тогда к евреям появляется уже сознательная классовая ненависть как к людям, которые лучше умеют устраивать финансовые дела в капиталистическом мире. И только тогда антисемитизм становится полновесным, потому что на смену угасающему религиозному, теологическому антисемитизму приходит более полновесный классовый антисемитизм. Но эти два антисемитизма сегодня друг друга поддерживают, и поддерживают на бытовом уровне. И, конечно, в нашей стране, на которую с таким усилием пытаются напялить православное лицо, антисемитизм возрождается в теологической форме. Еврея, конечно, и можно крестить, но с большой осторожностью, потому что всегда стоит от него в церкви ожидать каких-то неприятностей. И никогда его душа не будет такой особо христианской, как душа русского человека. Это беда, которая сейчас возродилась и цветет, и будет усиливаться какое-то время. И, собственно, это с одной стороны и грех бытового православия, но и грех – определенный исторический грех – еврейского народа. Народа, который, выживая во враждебной в религиозной отношении Европе, часто шел по пути наименьшего сопротивления. Грех меньшинств не обошел стороной и еврейский народ.

Это такая беда в нашем греховном мире, когда при конфликте большинства и меньшинства вина есть на обеих сторонах перед лицом Бога. И эта вина искупается всегда очень тяжело, искупается мученичеством, и прежде всего мученичеством осознанным, добровольным. Настоящая жертва перед лицом Бога – это та жертва, у которой есть возможность избежать этого пути, но ценность истины оказывается выше – истины и любви. И это суть искупительной и спасающей силы Христа и христианства как такового. К сожалению, до такой жертвенности мы чаще всего не дотягиваем. Да, действительно, в Церкви очень много говорится от лица Бога, но мало делается. Серьезному человеку Церковь принять трудно, особенно человеку, не имеющему социального опыта, — опыта того, как вообще в больших людских объединениях очень трудно чего-то осмысленного добиваться. Может быть, не случайно поэтому в Церкви середины 1 тысячелетия много и отцов, и епископов, и святых было из тогдашних государственных деятелей – префектов городов и так далее. Людей, понимающих, как трудно идут общественные изменения к лучшему, и тем не менее людей, у которых не опускались руки на этом пути.

Ну и последняя вещь, о которой я хотел бы сказать, это то, что протесты против Церкви характерны также для людей, просто не способных жить в ладу с собой. Я имею в виду неуверенность в себе самом, которая проецируется на свою предполагаемую несостоятельность после крещения. Предполагаемую несостоятельность жизни в Церкви. Это может иметь форму преувеличенного страха нападок дьявола изнутри или снаружи. Может иметь форму такой преувеличенной, казалось бы, притягательности дьявола и его соблазнов. Но чаще всего есть в этом всем невротическая составляющая, и выход из нее состоит в том, что человеку нужно просто научиться хорошо жить, жить как доброму человеку с ощущением внутренней разорванности, нецельности. Цельность, она как ощущение дается не всегда и не всем, и это не самое главное в жизни, это не главный дар Бога в жизни. А вторая вещь, — просто нужно достаточно хорошо знать, что такое Церковь, что в ней происходит, как происходит, что такое богословие, какие вещи в богословии являются действительно важными, и о каких вещах Церковь говорит с однозначностью, а в каких вещах представители Церкви просто делают вид, что знают волю Бога и выдают собственные соображения за волю Бога. Но это всё относится, скорее, уже к практике жизни в Церкви. Аминь.

© Священник Сергей Николенко 2012