Семья Святого Лазаря

Рим 12,6-14; Мф 9,1-8

У праведного иудея, — по крайней мере, как его представляет читателям апостол Павел, — обычно на душе всегда лежит такой камень: тяжесть, постоянная озабоченность, как бы не согрешить, не ошибиться, ведь за это Бог накажет. Может быть, основной посыл, который я сейчас прочувствовал в евангельском фрагменте, это посыл освобождения. Не нужно быть постоянно таким напряженным, ты не сапер. Бог прощает ошибки. Вот у этого прославленного парализованного, который встал и встал прощенным, есть ощущение освобождения, двойного освобождения: от болезни и от страха, что Бог осуждает. Это первая вещь, которая мне в голову приходит.

Неделя была печальная, надо было за умерших на этой неделе молиться, и вообще так. И я думал о сегодняшней проповеди, о том, что скажу сегодня, но утром случайно включил телевизор — Евроньюс. Там в конце обычно показывают сюжет без комментариев, и это был сюжет, снятый в кладовке какого-то магазина, по-видимому продовольственного. Камера наблюдения снимает. В это довольно большое помещение забрался медведь, небольшой, размером с собачку. Он там долго копался в продуктах — по-видимому не знал, что там камера наблюдения установлена. Выбрал ящик, стоящий на тележке, взял тележку и деловито покатил ее к выходу на задних лапах. Я возрадовался, что я не один во Вселенной, и эта радость меня наполняет по сей день. Оказывается, если медведя не дрессировать, он все делает гораздо лучше.

Антропологическая проблема, связанная с умиранием, может быть, состоит в том, что европейская наука до сих пор считала, что мысль, собственно мышление, наша способность к представлению каких-то образов, речь, восприятие и прочее-прочее обусловлены устройством мозга. Когда человек умирает, прекращается деятельность мозга, и довольно быстро эти нейронные структуры начинают распадаться, не только в головном мозгу, но и по всему телу. У человека пропадает способность к привычному восприятию и осмыслению воспринятого, поэтому душа понималась как нечто, оказывающееся за пределами нашего материального мира, и душе в таком представлении приходится заново учиться воспринимать и понимать. Может быть, там реальность отчасти похожая, но уже через другие механизмы. Поэтому смерть некоторые богословы называли новым рождением. Снова рождаться таким, как бы ничего не умеющим, и учиться. Католическое богословие ХХ века построено на этих представлениях. А представления более раннего богословия не совсем такие. Там предполагается, что в живом человеке, который представляет из себя как бы «телодушу» (написанную в одно слово), душа способна сохранять и восприятие, и память, и вообще все. Может быть, чуть иным образом, но в принципе, жизненный опыт человека она хранит. И поэтому переход из жизни в смерть не являлся для ранних и средневековых богословов таким полным шоком для человека. Другое дело, что душа как бы выходит из локальной, очень узкой перспективы в глобальную, она получает возможность воспринимать себя в контексте того, что происходит в Божьем мире, и человек себя видит, но совсем в иной перспективе, может быть, больше со стороны, чем изнутри себя. Это и мистики описывают, и современные какие-то люди. Я не хочу это все критиковать и анализировать, но, в общем, смерть — это такая вещь, где есть и разрывность, и непрерывность.

Простой пример я еще приведу, связанный с работой мозга. Обычный режим мозговой активности, это режим, в котором мы видим, чем вещи отличаются друг от друга, можем рассуждать последовательно. Рассуждение, в отличие от интуиции, это ряд последовательных операций, в результате которых приходят определенные выводы. В молитве – не в любой молитве, а если можно так сказать, в некоторых видах молитвенного транса, — у человека этого нет. Способность к рассуждению не превалирует, восприятие интуитивное, — человек воспринимает все целостным образом, и поэтому не видит противоречий. Наше такое щепетильное разделение «вредное — полезное», «хорошее – плохое», «положительное – отрицательное», оно не во всех состояниях сознания присутствует, не во всех режимах работы мозга. И я думаю, что восточные философии, пришедшие из индуизма, в котором нет противопоставления добра и зла, основаны на опыте таких трансов. Но и то, и другое — это полуправда, это то, что мы видим при отдельных режимах работы нашего сознания. То, что нас ожидает после смерти, — это, по-видимому, более объективный взгляд, но я не могу сказать, чтобы этот взгляд был всесторонним. Все-таки и иудейское откровение, и христианское откровение очень ясно говорят о втором пришествии, о некотором моменте, когда мы достигнем полноты и своей личности, и одновременно полноты включенности в космос, в творение Бога, соответственно, в общение с Богом. И это, конечно, очень интересно, и если бы умирание не было таким неприятным событием, и таким отчасти как бы бегством от земных дел, то конечно, очень интересно то, что там дальше. Аминь.

© Священник Сергей Николенко 2013