Семья Святого Лазаря

Деян, 20, 16-18.28-36; Ин 17, 1-13

Сегодня Неделя Отцов Церкви первого Вселенского собора, хотя из литургии Слова это мало следует. Как эталон предлагается апостол Павел. Трудолюбивый и все такое. На самом деле отцов запоминали не потому, что они были какие-то там богословы, говорили или писали страшно умные вещи, которые понять никто не мог. Это тоже имело место, но люди воспринимают их отцами Церкви, скорее, вопреки этому богословию. Их так воспринимают за отеческое отношение. Отец — это человек, с которым верующий чувствует себя уверенно и уютно, чувствует, что пол под ним не шатается и небесный свод тоже. Все твердо. Это не означает, что через этого отца, из уст его и изо всех отверстий льется мед и патока. Это означает, что он говорит и делает, в том числе, и неприятные, нелицеприятные вещи. Но он делает это все так, что через это просвечивает любовь и надежность Бога.

Мартирологи, списки святых — это до сих пор дело довольно темное. Там попадаются и верующие психопаты, и люди, плохо понимающие окружающих. Вера в Христа есть, и она горячая, но пониманием человека, ситуации человека и нужд человека она как бы не просвещена, не просветлена. Со временем оказывается все труднее с этими святыми разобраться, потому что они лакируются почитанием. Лубочная агиография создается, все такое елейное. Тут проблема оказывается двоякой. С одной стороны, проблема в том, что Церковь старается святых изображать максимально удобными для себя, чтобы они были стерильным примером для подражания. А вторая сторона этой проблемы в том, что святость часто бывает неприятная. Если смотреть так, что через этих людей говорит Бог, то с этим Богом становится как-то неприятно и опасно иметь дело. Если говорить о категории отцов-святителей более узко, не рассматривая остальные категории святых, то это, конечно, в подавляющем большинстве пастыри, которые человека умели любить и чувствовать очень хорошо. Их богословие формировалось через человека, не через отвлеченные размышления, видения и прочее.

Так вот, к вопросу о богословии. Вы знаете, что в ХХ веке в католической Церкви произошло возрождение библейского богословия, и это шло вразрез с заумной и чересчур схематичной неосхоластикой. Эта мода владела и богословами 2-го Ватиканского собора. На базе этого богословия возникли новые движения: фоколяры, неокатехуменат, Обновление в Святом Духе. Это все прекрасно, но дальнейшая практика показала, что в этих движениях имеется некоторая угроза скатывания к фундаментализму. Одним из факторов, способствующих этому, была, по-видимому, стопроцентная поглощенность Писанием, связью Ветхого Завета с Новым и прочее. Можно много рассуждать на тему, отчего это да почему это, но в Библии, и в Ветхом завете, и в апостольских посланиях, и в Евангелиях в определенной мере присутствует такая безаппеляционность в стиле изложения, которая, несомненно, была свойственна ветхозаветной религии. Безаппеляционность в вещах, собственно, не имеющих прямого отношения к вере.

Например, мы знаем, что в малограмотном, да и не очень малограмотном православии имеется такой тезис, что женщина должна «спасаться в чадородии». И чем больше она нарожает, тем лучше спасется. Основание для этого взгляда, несомненно, можно найти в Ветхом Завете. Идея, что Бог благословляет не только деньгами и собственностью, но и детьми. Понятно, что это пришло из традиционного общества, в котором, во-первых, была очень высокая детская смертность, и, во-вторых, от наличия детей физически зависело выживание племени, родителей, стариков. Все было приспособлено для наличия в обществе большого количества детей, которые до определенного момента росли как трава — для этого были условия. Потом, когда дети становились подростками, приближалось время их инициации — для мужчин воинская инициация, женщин готовили к браку, к хозяйству. Подростками уже как следует занимались. Что очень важно – даже в Библии отчасти это видно – дети, в общем-то, и не считались людьми. Они считались, если говорить грубо, просто материалом, из которого могут получиться люди. Хотя в Ветхом Завете мы видим примеры первенцев, детей, окруженных особой заботой от рождения, но это далеко не вся реальность, которая имела место.

Сейчас в развитых обществах ценность ребенка очень высока: уж коли родители приняли решение иметь этого ребенка, то с ним стараются обращаться, может быть, даже проецируя на него все богатство потребностей взрослого. Хотя у ребенка потребности неразвитые, и они во многом другие. Все, что наваливается на ожидание взрослых от ребенка, это все настолько сложно и трудоемко, что детям и не остается особого места в культуре. Для того, чтобы, как в традиционном обществе десятки рождаемых одной женщиной детей росли как трава и паслись во дворах, сейчас условий просто нет. Рождается один ребенок, и сразу родители начинают над ним трястись, — собственно, еще до родов. Медицина, прививки, консультации, пятое-десятое. Куда его определить, в какие ясли, в какую школу, чтобы он не стал малолетним наркоманом и прочее. Сразу стараются обеспечить ему интеллектуальный и всякий иной капитал для успешной конкуренции во взрослой жизни.

Тем, кто пытается в наших городских условиях жить по модели многодетных семей, приходится мать полностью пересаживать на занятия детьми, и тогда отец не просто зарабатывает деньги, он должен создавать или обеспечивать создание всей инфраструктуры многодетной семьи. Мало того, что это трудно, все осложняется еще и религиозным фактором. Эти многодетные семьи объявляются отличниками в общинах, в приходах. Община помогает, и они участвуют во всех общинных и приходских мероприятиях. Это все происходит до определенного момента, до кризиса, пока не ломается кто-то из этих родителей, или мама или папа. Чаще мама, потому что с городским здоровьем быть конвейером по производству детей мало кому удается. Это может быть и физический срыв, и психический, и психологический. Семья ожидает, что они по-прежнему будут героями в общине, и вся община будет крутиться вокруг, а этого, конечно же, не происходит. Потому что у общины есть собственные потребности, община всегда сама дышит на ладан, и брать на себя ответственность и обузу опеки такой вот большой семьи, находящейся в большом кризисе, никто, конечно, не может. Последствия, я думаю, понятны, — разочарование в Церкви и прочее.

Почему я так долго это все рассказываю – потому что вот эта вся цепочка начинается как бы с малого – с порочного богословия. С фундаменталистского представления о том, что рожать кучу детей в христианской семье – это всегда, во всех обстоятельствах, благо. И вот это плохое богословие гуляет по приходу, по общине, по движению, и приносит свои плоды. Чем можно поправить это богословие? В общем-то, внебиблейской антропологией. Научные данные, отчасти и философская антропология, отчасти и медицина, психология, социальная психология. Вещи, которые могут поставить на место голову человека, который читает Библию и полагает, что она ему все должна заменить, как истинно верующему. Святой Дух – не в Библии, он в обществе, в общине, которая эту Библию использует как важный богодухновенный инструмент. Важный, но далеко не единственный из тех инструментов, через которые действует Святой Дух. Аминь.

© Священник Сергей Николенко 2014