Семья Святого Лазаря

Флм 7-20; Лк 17, 20-25

Павел пишет Филимону про этого Онисима. Представляется такой болтливый сентиментальный старичок, слабый на слезу. Но видно, что отношения у них там вполне домашние. В этих первых общинах все друг друга знают — знают друг про друга даже больше, чем человек сам про себя знает.

Интересно, как появились эти несчастные девы, которые сейчас у нас составляют достаточно значительную тему для разговоров. Начиналось всё, очевидно, со вдов в общинах. Нормальную вдову родственники брали в дом, но были, по-видимому, и такие, у которых это не получалось по разным причинам. В общинах их держали просто из благотворительных соображений, кормили-поили. Очевидно, общинам с этими вдовицами было нелегко, потому что они склочничали, сплетничали, — в общем, такой женский коллектив в бюджетных условиях, когда сами ничего не зарабатывают, живут на подаяние. Я думаю, что им постепенно начали поручать дела милосердия — уход за больными, посидеть с детьми. Сейчас это всё, в основном, приходится реконструировать, фантазировать. Потом, по-видимому, к ним стали присоединяться женщины, не вышедшие замуж. Это была середина I века, II век, первая половина III века, может быть, — я точно не могу сказать. Эти женщины и молились больше, чем другие, и как-то обслуживали общину. Интересно, диакониссы, о которых пишется послании к Римлянам, были целибатными или нет?

Сейчас уже не очень понятно, как формировался чин посвящения этих женщин во вдовицы или в девы. Я думаю, это проходило параллельно с пониманием того, что брак — это таинство, что нужна какая-то особая благодать Бога для жизни в браке. Венчание становилось символом получения такой благодати. Я думаю, на фоне увлечения этой модной мыслью, дев тоже подверстали к браку — к браку с Христом, к воображаемому браку. Но это идея не очень удачная. На Западе она прижилась, а на христианском Востоке нет. Потому что на христианском Востоке не было идеи делить Христа, Деву Марию и прочих на части, поклоняться отдельно Сердцу, отдельно Крови. Христос — Он целый. От человека и требовалось общение с целым Христом. Брак — это брак с телом, не с мистическим телом, а просто с телом. Где тела нет, там, в общем, и брака нет, логика простая. В восточной традиции был иудейский образ одежды. Одежда, которая оформляет человека. Одеться в Христа, облечься в Христа, — то есть, становишься подобным Ему, становишься как Он, и другие смотрят на тебя как на посвященного, на Христова человека. Восточное монашество и пошло с этой идеи — одеться в Христа.

По-видимому, монашество — это был какой-то модернизированный вариант вдов и дев. Потому что вдовы и девы — это был первый христианский вариант посвященной жизни, пока Церковь не стала массовой. Позже люди, стремящиеся к особой углубленной жизни с Богом, поняли, что надо бежать подальше от городов и от епископов. Епископы были уже другие, они начали возникать из аристократии, из светской администрации. Они очень основательно устраивали Церковь и литургия такая была основательная, с торжественными входами, прошениями, демонстрацией лояльности за императора, за войско. Солидно всё было – государственники пришли в Церковь. И вот возникли люди, которые были не в состоянии это всё переварить, они просто отваливали в какие-то пустынные места. Там они организовывали группки, поначалу эти группки были просто сборищем одиночек, а потом стали сбиваться в более тесные коллективы, общины.

Вот мы сейчас говорим про обеты. Что такое монашеские обеты? По сути, это евангельские советы чистоты, послушания и бедности. Поначалу так было. Потом в монастырях обет бедности превратился в юридическое обязательство отказа от владения каким-либо имуществом, кроме личного носильного, и отказ от претензий на монастырское имущество, отказ от коммерческой деятельности. Это была суть обета бедности. Обет послушания — послушания Христу — превратился в обязательство лояльности монастырскому уставу, по которому строится жизнь в монастыре — дисциплина, подчинение и всё такое. Обет безбрачия на этом фоне был проще всего.

Почему я это всё повторяю в пятидесятый раз – потому что возрождение чина дев в католической Церкви в XX в. произошло не по мановению волшебной палочки, не просто Дух надул. Это был вполне естественный процесс, когда начали разваливаться женские монастыри, особенно деятельные. На сегодняшний день женские созерцательные монастыри не так сильно разваливаются, как деятельные. Вот пришли эти женщины, у которых интерес был не к созерцательной молитве, а к делам милосердия или, может быть, к преподаванию, к проповедованию. Оказалось, что в современном обществе они вполне себя материально обеспечивают. В современной католической Церкви они могут получать богословское образование, становиться профессорами богословия, катехизаторами и кем угодно. Это всё на фоне экономической обеспеченности. Если раньше они всецело зависели от настоятеля монастыря, то теперь он им не нужен. Весь этот груз жизни в монастыре с обетами, с необходимостью обслуживать общину, с многочисленными психологическими и жилищными трудностями — это всё им сейчас не нужно. Они могут приходить как равноправные сотрудники в приход и говорить «мы хотим помочь тем-то и тем-то, и от вас мы, может быть, даже и не просим ничего».

Оказалось, что католическая Церковь к такому положению дел совершенно не готова. Начался этот процесс, я думаю, где-нибудь в 20-40-х годах прошлого века. В результате этих женщин просто стало так много, что пришлось в тексты Второго Ватиканского собора о литургии вписать пункт о необходимости возрождения древнего чина посвященных дев. Вписать вписали, а практика-то прежде была такая. Женщина — добрая католичка, добрая христианка, — не хочет по каким-то причинам выходить замуж, и вот она, чтобы себе этот образ жизни облегчить, освятить и как бы получить на него санкцию Церкви, Господа Бога и сонма святых, на исповеди шушукается с исповедником, и исповедник ее благословляет. Всё хорошо. Вот такая и была манера — вести с этими девами общение только на исповеди, пока не стал приходить поток теток, желающих активно работать в Церкви. Активно и в то же время на равных. Не быть девочкой, которой указывается что нужно делать, пойди туда, принеси то, а с достоинством. И оказалось, что ни женщины к этому не готовы, ни церковное начальство.

Точнее, эти женщины стали нуждаться — на светском языке мы сказали бы «в профсоюзах», а тут стали нуждаться в сообществах. В каких-то странах эти сообщества пробивают себе дорогу, в каких-то не получается. Настоятели и вообще все привыкли иметь дело или с мирянами, или с монашествующими сестрами. Монашествующая — это такое подневольное лицо, с которой надо общаться через ее начальство. С ней самой общаться бессмысленно, потому что она не то, чтобы зависима, но созависима со своим монастырским начальством. Сегодня она с полной уверенностью говорит одно, а назавтра после беседы со своим руководством она с такой же полной уверенностью говорит противоположное. Это трудно. А иметь дело с мирянином тоже не получается, потому что у мирянина, кроме обязательств, данных в крещении, никаких обязательств больше нет. Непонятно, как с ним строить какие-то договорные отношения, как его приструнить, — за исключением таких шагов, как отлучение от церкви.

Сейчас в какой-то мере идет тенденция превращения Церкви в гражданское общество, — не в авторитарную иерархическую структуру, а в гражданское общество. Именно в русле этой тенденции и выбрали нынешнего Папу — именно такого человека, а не другого. Значит, людям, которые стремятся к посвященной жизни, нет необходимости одновременно связывать себя какими-то дополнительными дисциплинарными узами в Церкви. Я думаю, что за этими людьми будущее. Надо с ними работать. Работать не просто на уровне шушукания на исповеди, а на уровне развития их сообществ. Очень у многих есть проблема, которая на пастырском языке называется проблемой с человеческой формацией. Это значит, что стремление к посвященной жизни развивается компенсаторно, как нарушенная способность к человеческому общению с себе подобными, с начальством, с подчиненными. Это не означает, что у них нет призвания к посвященной жизни, к более глубокому общению с Богом, это просто означает, что это стремление нуждается в очищении. Для этого нужны достаточно интенсивные действия. Я не говорю про лечебную программу, про то, про сё, но этим надо заниматься специально. В Церкви этого сейчас нет. Тем более в нашей маленькой Церкви. В движениях это всё в какой-то мере происходит, по-своему, хуже или лучше, но идет. Вот такое положение дел. Но я думаю, что в интересах Бога, конечно, органично развивать способность людей к общению во Христе вместе со способностью к человеческому общению. Спасибо.

© Священник Сергей Николенко 2014