Семья Святого Лазаря

1 Тим 4, 9-15; Лк 19, 1-10

Интересно, этот Закхей действительно половину своего имения потом отдал нищим, или это просто была фигура речи? Но даже если это был только порыв, все равно Иисус говорит о том, что этого достаточно – «ныне настало спасение сему дому Израиля». Добрый Бог тут. А в Деяниях Апостолов в чем-то похожей ситуации Анания и Сепфора свое имение продали и внесли в общину, но что-то себе оставили. Через Петра, который их за это осудил, Бог оказался не таким добрым, потому что оба умерли тут же, как написано.

Послание к Тимофею тоже вызывает определенные вопросы. В иудео-христианской Церкви была модель пресвитеров – это старейшины семьи или общины: самый опытный, мудрый и почетный, которому предоставляли честь председательствовать на богослужениях – семейных или более крупных. А Павел тут вводит другую модель – модель поставить смотрящего начальника, это административная модель Римской империи. Кого он ставит руководить общиной? Пацана какого-то. Хорошо ли это было, трудно сказать. Возможно, что этот Тимофей имел какой-то живой опыт веры, опыт того, как Бог действительно действует через соблюдение заповедей, через молитву к Нему и так далее. Но по молодости Тимофей, конечно, не имел жизненного опыта, необходимого для оценки трудных ситуаций, которые возникали в общежитии, в общине.

Также я вижу, как молодые священники… сейчас епископ это уже совсем другое, чем тот епископ первой или ранней Церкви, так что лучше о священниках говорить. На отпевание, на похороны собираются люди, и молодой священник из лучших чувств начинает их утешать, что усопший такой замечательный человек, сейчас он перед Богом предстоит, это такое счастье, блаженство, ему так хорошо… Вешает благочестивую лапшу на уши, как ему кажется, из лучших чувств. А это ведь первое время после смерти, когда душа очищается, там 9 дней или не 9, это всё дребедень, не в днях дело. Процесс очищения души неизвестно по какому календарю идет, небесный календарь не такой как земной, пространство другое, с другими законами.

Понятно только, что в это первое время за душу молиться надо. Молиться, к милосердию Бога обращаться и поддерживать молитвенно саму душу, чтобы она могла как-то в этих новых условиях адаптироваться. Есть люди, пережившие клиническую смерть, некоторые из них говорили, что приближается к ним ангел, кто-то светящийся, непонятно, кто. Есть средневековые изображения огня, сковородок – вечный ад. Но и чистилище тоже в живописи не так приятно изображено, там унылые фигуры. Это всё не просто фантазии художников, это то, что бродит в коллективном бессознательном. А православная популярная модель – это мытарства, как душа проходит определенные ступени, на каждой ступени освобождаясь от определенной страсти. Страсти там в центре антропологии греховного человека находятся.

Я всегда стараюсь, когда меня просят помолиться об усопшем, чтобы мне рассказали о нем, фотографию показали, может быть, потому что на фотографии часто видишь в личности такие вещи, которые из рассказа совсем исчезают. Немножко становится понятно, как молиться, потому что какие-то грехи, серьезные дефекты личности бывают видны, и понимаешь, что с этими дефектами, не изжив их, с Богом и с очищенными душами просто не получается общаться. Как мы говорим в терапевтической группе, общение честное, открытое и прямое. Здесь, с телами нашими, мы знаем, что мы можем как-то защищаться, обманывать, скрывать. А без тела это уже, по-видимому, не получается, там человек оказывается или полностью прозрачным для общения или как бы мутным, с неизжитыми тайнами, какими-то устремлениями, которые для Царства Небесного просто не годятся.

И одновременно из рассказа или по фотографиям бывает видно, за какую черту личности Бог его как крючком будет вытаскивать к себе. Может быть, за чистоту какую-то, которую человек особенно не показывал, и окружающие не обращали на нее внимания, не ценили особо. За самоотверженность, и так далее. А какие-то черты – легкость в общении… Как правило, человек, легкий для других, оказывается тяжелым для своих, для самых близких людей. А достаточно дальним это приятно, это привлекает. В общении с ним забываешь о свинцовых мерзостях жизни, и так далее…

Я думал, можно ли думать о небесной жизни в терминах развития, в том смысле, что душа какая-то на земле недоразвилась, не достигла зрелости, и что там она ее достигает. Может быть, эта аналогия и годится, потому что на земле человек достигает зрелости через страдания, связанные с потерями, с вещами, которые он сам воспринимает как потери. Я думаю, для очищения души это тоже годится. Как Александр Мень когда-то говорил, что душа очищается как капуста, листы отлетают. Да, это образ я думаю, подходящий, но подразумеваю, что то, что для капусты листья, для души это такая часть меня, которой я всегда держался, а тут ее от меня как бы отрывают, должен освободиться от нее. И понятно, что это мучительно. Очищение так и идет.

Другое дело, как я понимаю, это очищение воспринимается не как насилие, а как то, что я тянусь к свету и освобождаюсь от того, что мне мешает к нему тянуться. Свет есть все-таки. И когда мы говорим о счастье загробной жизни, это вот этот свет. Свет Бога, как Он есть. Для того, чтобы это всё не было бла-бла-бла, конечно, надо прочувствовать. Прочувствовать, прежде всего, свет – что это такое. Мы говорим по аналогии с физическим светом, а применительно к Богу это что такое? Читал вчера про Соломона на мессе, как он себе просил мудрости у Бога. Мудрость – это такое видение света. Видение того, как мир исходит от Бога, как он этими лучами Бога пронизывается так, что в этом мире можно жить. По крайней мере, нашим душам можно существовать. Это всё вещи, которые в созерцательной молитве как-то проясняются. Аминь.

Священник Сергей Николенко