Семья Святого Лазаря

 2 Кор 1, 21–2, 4; Мф 22, 1–14

Эти люди, которые писали это Евангелие в духовности апостола Матфея, но уже гораздо позже, по-видимому, очень сложные конструкции сделали из этой притчи. И брачный пир, эсхатологический, Царство Небесное, избранный народ Божий, иудеи, которые отказались идти. Тогда царь к язычникам обращает весть, и тогда уже другой совсем сюжет, что есть те, кто приходят на брачный пир в брачной одежде, готовые к церемонии, а есть и другие, которые не только не подготовились к церемонии, но вообще непонятно, для чего там оказались, не место им там. Я не имел дела с восточными свадьбами и с брачным правом, так что я могу это всё разбирать, но эмоционально это всё далеко от меня.

Другое дело, у Матфея Иисус эту притчу рассказывает в храме. Эту притчу и серию других притч, провокационных, и тут же Его полемика с фарисеями и храмовыми богословами и священниками. Полемика – это не просто человек пришел в храм, допустим, на литургию, и начал спорить. Храм был серьезнейшим институтом общества. То, что там происходило, массовые празднества, их нужно было организовывать очень хорошо, тщательно, чтобы люди проходили через очень сложные процедуры обмена денег на стандартную валюту, на шекели, которые достойны были попасть в храмовую копилку, и приготовление жертв и прочее, сложные ритуалы освобождения от грехов. И вот Иисус является, разнес эту часть храма, связанную с покупкой жертв, с приготовлением. И после этого начинает священников костерить и спорить с ними.

Не может быть это просто так. Это значит, что за Ним шли какие-то люди, достаточно организованные, мотивированные, и начальство просто обнаруживало, что силы неравны. Они сейчас не могут этого Иисуса просто взять и в кутузку отволочь. И потом уже, так называемый торжественный вход Иисуса в Иерусалим, который в Евангелиях обставлен довольно невинно, это было по сути дела как революция, взятие Зимнего, Ленин на броневике. Такие центральные схемы в Евангелии. А первые сцены, которые мы видим, Иисус и народ, это Он где-то в Галилейском море и где-то еще проповедует, исцеляет, народ к Нему стекается из Иудеи и отовсюду. Стоит Ему отойти и как-то постараться прийти в себя, эти люди оказываются как овцы без пастыря, как мы читаем в Евангелии. Они тычутся туда-сюда, потерянные, не знают, куда идти, что делать. Достойны жалости. Евангелие говорит, что Иисус сжалился над ними, начал учить многих и прочее.

Последняя евангельская сцена массовая – под окнами дворца Пилата толпа, которая кричит «Распни, распни Его» с такой же страстью, с какой они шли за Иисусом как за Мессией. Но сейчас эта страсть просто перевернулась и превратилась в ненависть. Полны ненависти были к этому человеку. Для Бога как это глупо ни звучит, это всё те же люди, которые были как овцы без пастыря, и которых надо пожалеть. Только тогда они были бедные смиренные, потому что ожидали от Иисуса, что Он принесет им всё. По-разному, кто-то желал для себя избавления от болезней, кто-то избавления от бедности, от эксплуатации со стороны богатого хозяина, кто-то жаждал освобождения Израиля от оккупации, в которой видел всё зло. По-разному. Им казалось, что Иисус им обещает это всё. Действительно проповедь Его можно было в каком-то виде понимать так. Даже в том смягченном виде, в каком она в Евангелиях изложена. Это не была проповедь ненасилия, там всё было. Обрывки мы этого в Евангелиях встречаем, «не мир Я пришел принести вам, но меч».

Хотя бы в этой притче о царе, который несомненный главный положительный герой, как он поступает? Послав войска свои, истребил убийц этих и сжег их город. Для Иисуса это всё нормально. Будни такие политические. В последней сцене у Пилата те же люди, но они к Иисусу с претензией, что то, что я у Тебя просил, Ты не сделал. Не освободил меня от притеснения богатого хозяина и нанимателя, не освободил Израиля от римлян, соседа моего исцелил, а меня не исцелил. Понятно, когда я говорю те же люди – не совсем те же, физически. Но думаю, определенная часть их участвовала даже в большинстве из этих массовых сцен.

Когда мы думаем о Боге, это тот, кто любит таких вот нас, которые такие разные в разное время. И жалкие, и достойные жалости. С другой стороны, полные такой звериной ненависти в другие моменты. И кажется, что таких зверей только уничтожать можно и больше ничего с ними нельзя сделать. А в общем, это мы. Бог находит в нас нечто, ради чего стоит возиться с нами, с такими. А мы-то в себе что находим? Я когда ищу в себе стержень и разные второстепенные вещи отбрасываю, стержень оказывается в Боге. Бог, который более реален, чем я и который поэтому больше я, чем я сам. В общем, я думаю, что настоящее богословие начинается с этой точки. Богословие или то, что у Анонимных называется «первый шаг». Аминь.

Священник Сергей Николенко

Изображение: Питер Брейгель старший, Крестьянская свадьба, 1567 (фрагмент)