Семья Святого Лазаря

Мих 4, 6-8; 5, 2-5а; Мф 2, 1-12

Заканчивается наша поневоле затяжная тихая рождественская ночь с 24 декабря по 7 января, вот уже начало светлеть за окнами, у кого-то даже перед глазами стало светлеть, несмотря на то, что тихая ночь прошла довольно бурно. Я говорил уже, что в первое Рождество я был в храме св. Людовика, и там было полно народу, которые приходят только на Рождество и на Пасху в храм. Чего-то празднуют, что им нужно. Это дело их и Господа Бога, не мое дело в это лезть, но что Церковь празднует в эти праздники, я бы это свел к простой схеме. На Пасху – то, что Бог сделал для нас, «функциональное» празднование, того, что Иисус сделал: взошел на крест, потом Бог Его воскресил и так далее… А в Рождество мы празднуем, скорее, какой Он этот Иисус, что это за существо такое. «Сын Божий».

Про Богоявление по-разному можно говорить, имея в виду и рождение Иисуса, и дальнейшее. Рождение Иисуса — это скорее тот аспект Богоявления, который мы связываем с актом воплощения. Как у Иоанна написано «Слово стало плотью». Для медитации это плодотворная фраза, когда мы думаем о том, что Он говорит не так, как мы, не через бла-бла-бла, а Его Слово становится чем-то новым, что начинает пребывать в мире. Так мне жалко, что в нашей человеческой речи этот элемент теряется, потому что на самом деле, когда мы говорим, мы должны новое знание какое-то выдать, выдать что-то, что меняет этот мир. Выдать, может быть, призыв к новому действию в этом мире. Это одна вещь.

А другая – это то, как Церковь размышляла об устройстве Иисуса, что это личность, у которой две природы: божественная и человеческая. Церковные соборы уже в V веке были посвящены декларации этого, хотя продумано это богословами пораньше было, отцами-каппадокийцами. Две природы: божественная и человеческая.

Такая формулировка, что они «не сливаются и не разделяются». Как это представить, я не знаю. Ну, стул состоит из ножек, спинки, сидения и гвоздей. Это одно целое. Если гвозди вынуть…, ну, как их вынуть, гвоздодером, гвозди погнутся, дырки останутся, это уже будет такая штука, и не стул, и не деревянные детали, и не гвозди, а какая-то ерунда, которую только на помойку выкинуть можно. Другая аналогия – сладкий чай. Сахар в него добавили, он там растворился, и мы уже не можем разделить, где чай, а где сахар. В стуле мы гвозди различаем, что это отдельная вещь, неслиянная, а с чаем нет. Сахар от появившейся жидкости не отделишь никак. Богословы придумали такую формулировку в рамках греческой философии, а как понять ее – никак не поймешь…

Про Иисуса-то ради Бога, мы можем про Него чего угодно говорить, нам-то что? Но проблема в том, что подразумевается, что через крещение мы потенциально становимся как Иисус, такими вот богочеловеками. Тогда надо понять, как в нас-то эта божественная природа действует. Как она присутствует – где дерево, где гвозди, где что. Мы говорим, что совесть – голос Бога в человеке. Может быть, да, но совесть — это такая сложная вещь, такая как бы интуиция, которая питается моральными нормами. Заповедями, попросту говоря. Это не такая простая штука, совесть не рождается внутри человека, ее питают люди, которые вокруг этого человека находятся, и которые взаимодействуют с этим человеком, совесть во взаимодействии проявляется. Тогда получается, что Богочеловек — это не отдельный человек, а общность какая-то. Если мы про себя здесь на земле говорим. Можно ее с Церковью отождествлять, наверное, это грубое очень отождествление, потому что нам ума и нравственности прибавляют и люди, которые находятся за пределами Церкви, и книжки, которые мы читаем, даже не христианские, а просто хорошие.

Может быть , то что я сейчас говорю, звучит как беспорядочная ерунда, но для того, чтобы нащупать богочеловечество Иисуса, приходится в себе его пораскапывать. Когда мы говорим «совесть» и «воля», мы подразумеваем то, что в нас происходит борьба, внутренняя борьба. Между вещами, которые мы считаем желанными или вынужденными по крайней мере. И делами, которые мы ощущаем как правильные по большому счету, чувствуем их как правильные, не просто логически знаем, а чувствуем их как правильные. Эта борьба все время идет и много страданий доставляет. Обижаться не нужно, кому-то пиво облегчает страдания от этой борьбы. В этом его опасность…

Когда мы про это всё думаем, приходится одновременно и думать про то, что находится за смертью нашей и будет находиться. Думать о том, что называем словом «вечность», которое на самом деле не передает того, что с нами будет. Оно показывает просто, что это какой- то другой совсем модус существования.

Иногда думают, что этот Младенец родившийся, с детства получал сигналы из вечности, радиограммы как Штирлиц. Штирлиц их получал, потому что он был особый, он был разведчик. Все жили одинарной жизнью, а у него была двойная жизнь, он был здесь и одновременно там, в «Центре». Не знаю, не могу ничего сказать про это. Иногда бывают у меня какие-то прозрения, интуиция какая-то, которая непонятно откуда взялась. Может быть, психоаналитик, если бы он начал раскапывать как следует, что это мне пришло в голову, догадался бы и доказал, что в детстве меня неправильно на горшок высаживали, но поскольку я не психоаналитик, в этом не понимаю ничего, думаю, что это Дух открывает мне от Бога.

Ну и последняя вещь, «неслиянность и нераздельность» из символа веры об  Иисусе. Ее можно понимать таким образом, что неслиянность и нераздельность между нами тоже есть в том отношении, что каждый из нас другой, мы разные, но каждый из нас такой же как я. И не просто такой же, вот я воспринимаю временами тебя как «меня». На войне это к неприятностям приводит, потому что люди с таким видением во враге видят одновременно друга. Друга и брата. Военные истории, которые нас трогают, они не про «беззаветное мужество», прямолинейное, а именно моменты, когда враги в какой-то ситуации друг в друге видят брата.

Это восточный стиль, восточное мышление. В западной традиции этого понимания нет, хотя человеческий опыт присутствует. Как философы говорят, западная религиозная традиция бинарная, или черное или белое. То, что в черном есть белое, а в белом черное, это для западной ментальности непонятно совсем. А для восточной это естественно. Фигура, изображающая инь и ян, круг и в нем волнистая линия, которая как бы две капли в этом круге выделяет, связанные между собой, одна часть закрашена черным, другая белым. В белой части в середине есть черная точка, а в черной – в середине белая. Это указание на глубину реальности, которая бедной нашей двузначной логикой не ухватывается никак. Интуиция ухватывает. Вот что я имел сказать по поводу Рождества. Аминь.

Священник Сергей Николенко