Семья Святого Лазаря

Евр, 11,33 -12,2; Мф, 10, 32-33, 37-38; 19, 27-30

Сегодня день Всех Святых — праздник этот не сказать, чтобы ранний, первое упоминание о нем, по-моему, у Иоанна Златоуста где-то в конце V в. Но известно, что еще в первой Церкви, в римских катакомбах во время гонений литургию совершали на гробах погибших в преследованиях христиан. Было представление, что они в масштабе один к одному повторили смерть Христа, повторили Его путь, и, следовательно, в точности должны разделить Его славу — быть там, где Он сейчас. Соответственно, первая категория почитаемых святых, это были мученики. Потом стали прославлять уже за другие виды христианского подвига — за учительство, за проповеди и так далее. Но самым серьезным всегда считалось мученичество, когда человек оказывается внутренне связан с Богом настолько, что отдает жизнь за Бога и за все, что Божье.

Если говорить о людях, которые совершают подвиги во время войны, — вот подвиг Александра Матросова: взвод лежал под пулеметным огнем, и по одному пулеметчик доставал и выбивал. Он исхитрился к этому гнезду подобраться, и, поскольку неудобно было, он его просто телом заслонил, и потом люди, которые поднялись, по-видимому, этих пулеметчиков в ярости просто растерзали. Но это война, и таких эпизодов подобных было много. Психологические исследования этих героев показывают, что всегда это люди, у которых особо сильное чувство отождествления себя с коллективом. То есть в каком-то отношении они себя не просто сознавали, а чувствовали как палец целого организма, и если этим пальцем нужно пожертвовать, то ничего, в общем. А вот дезертиры и всякие люди, не справлявшиеся с воинским долгом и попадавшие в штрафбат, это, наоборот, люди, которые никак не могли в воинской группе преодолеть ощущения одиночки — того, что я не такой, как они все. Опыт одиночки ведь непростой, потому что закон писан для всех, и есть люди, которые не выполняют закон, потому что они хуже, примитивнее, а есть люди, которые выше закона, понимают ситуацию и жизнь лучше и искреннее, чем те люди, которые эти законы составляют. Поэтому одиночка — это такая неоднозначная вещь.

Если говорить о святых, то в подавляющем большинстве случаев это были люди, у которых внутреннее видение не просто «есть я и есть Бог, и больше никто и ничто меня не волнует», а те, которые в христианской перспективе сознавали, что Спаситель есть спаситель человечества как такового. Нужно сказать, что в Средние века был такой монашеский тип, который бежал от развращенного мира в одиночество, в пустыню. Часто образы такой святости, хоть они и пользовались тогда популярностью и успехом, некоторой шизофренией отдают. Вот все-таки это чувство общности. Иисус говорит эти слова «кто любит отца или мать, сына или дочь более, нежели Меня» — говорит о недостоинстве. Как так? Человек, который любит людей, любит конкретную группу людей, как тот же Александр Матросов, — казалось бы, что в этом плохого. И дальше Иисус говорит, что нужно оставить дом, братьев, сестер, отца, мать, жену, землю -творческое дело, которое под землей подразумевается в земледельческой культуре. Что нельзя себя чувствовать такими же, как они. И этим жить. Общность, чувство общности, и нужно, и не нужно.

Иисус устами евангелиста Матфея говорит примерно так: «ты такой же, как другие, не лучше их и не хуже перед лицом Божьим». Но только перед лицом Божьим. Если ты будешь любить себя ради того, что ты есть, и других ради того, что они есть вот такие, из этого ничего не получится. Он как бы говорит, что человека нужно любить ради Бога, а что это значит? Это значит, что любить человека не ради того, что в нем сейчас есть, не то, что он сейчас из себя представляет, а того, кем он может быть, кем Бог замыслил его, ради будущего человека. Такая получается штука, что не сегодняшний день, не сегодняшняя ситуация должны определять наше отношение друг к другу, а то, что будет. Будущее должно определять настоящее — будущее, в котором мы все будем вместе с Богом. Для этого нужно и выделять себя из творения, и одновременно не выделять.

В буддизме акцент делается на то, чтобы слиться с творением, ощущать, что я один из элементов этого мира, не что-то там особенное. В средние века были буддистские медитации над соединением с отдельными стихиями или веществами, — например, медитация над тем, чтобы понять и ощутить, что вся жидкость, которая во мне есть, кровь, слюна, межклеточная жидкость, что это такая же жидкость, которая есть вовне, в пруду, в дожде и тому подобное. Это медитация — одна из серий медитаций — помогающих слиться с миром на уровне ощущений. Но более сложно себя соединить с миром на уровне ума — душевный мир. Ощутить и почувствовать, что разум и эти маленькие источники разума такие же, как я, разлиты по творению, и это не только человеческий разум, другие тоже. И в этом тоже я един со всем творением Божьим. Эта сторона единства с миром там присутствует, но интересно, что в этих медитациях они обязательно настаивают на том, что не должно пропадать сознание своего «я». Человек не должен входить в экстаз с потерей себя. Все время должно быть легкое присутствие моей индивидуальности, неповторимости. И стремление как в буддизме, если так с упрощениями сказать, стремление раствориться в Боге. Раствориться в вечном свете, точнее.

Это очень притягательно — не видеть в мире, в котором мы находимся, никакой ценности, кроме тренировочной. Смотреть на этот мир просто как на тренировочный лагерь, в котором мы должны научиться человека сначала полюбить, а потом его оставить, не прилепляться к нему. Это довольно притягательно, но Бог, который нам показал Себя через Иисуса, не такой. Он говорит, что нужно оставить всех ради Меня, но Сам Он как бы оставляет Бога ради всех — если так афористически говорить. Его слова на кресте «Боже мой, для чего ты Меня оставил?» — Он как бы показывает неизмеримую ценность этих жен, и мужей, и детей, и земли, и даже тёщ. Аминь.

© Священник Сергей Николенко 2011