Семья Святого Лазаря

Евр 11,33-12,2; Мф 10, 32-33, 37-38; 19, 27-30

В православной Церкви последовательность праздников после Пятидесятницы или праздника Троицы такая, что сначала празднуется память отцов Вселенских соборов, то есть, людей, которые утверждали веру. Людей, которые утверждали Церковь. А следующее воскресенье – это праздник всех святых. Вопрос, постоянно для нас существующий: чем святой отличается от просто хорошего человека? Тут можно разное говорить: например, что канонизация – это как народ выдвигает человека в депутаты. Человека, про которого известно, что он за нас как-то постоит перед Богом, будет представлять наши интересы перед Богом. А просто хороший человек до представительской функции не дотягивает. Это такой социальный момент. Но я думаю, что очень условно можно говорить и о каком-то качественном различии. Если использовать аналогию со спортом, это примерно то, чем отличается мастер спорта от перворазрядника. Перворазрядников много, и до первого разряда может дойти человек упорный. А выполнить норму мастера – для этого нужны некие особые природные данные. Святые, по-видимому, это люди, которые такие особые данные имеют.

Я бы сказал, что к таким данным относится особая стойкость. Там, где человек, которого мы называем просто хорошим, сдается и начинает плыть по воле волн, действовать импульсивно и воротить, что наворотится, святой проявляет стойкость и твердость. Твердость в богословском смысле, не просто в психологическом: иногда стойкость выражается в сохранении мягкости, в неожесточении. Можно ли говорить об этой стойкости как об особом даре, который дает Бог, или как о некой конституциональной особенности человека, не знаю. Но во всем, что связано с верой, очень трудно провести границу между какими-то психологическими особенностями человека с надежностью и особой стойкостью в вере, которая проявляется как у мытаря. Мытарь – это образ человека слабого, грешного и порочного, который, тем не менее, не перестает уповать на Бога и вопить к Богу о милости, об исправлении себя и ситуации.

Я в прошлый раз говорил о том, как много сейчас людей, которые ни рыба, ни мясо. То есть, пока была тотальная коммунистическая идеология, она все-таки многих людей держала на плаву, поддерживая в них ценности честности, альтруизма. Эта идеология была прививкой от национализма. Когда это все пропало, мы имеем уже не одно поколение людей, которые растут с единственными ориентирами, что нужно быть в какой-то команде, кроме команды никто не защитит, и надо иметь деньги. Остальное вторично. Конечно, страдают от этого, прежде всего, семьи.

Во время войны и после Великой отечественной войны, в литературе много таких коллизий описано, когда кто-то считается пропавшим без вести, а в это время вторая половина заводит себе третью половину, потом этот возвращается… Просто война была временем, как бы сейчас сказали, вынужденных миграций, которых многие семьи не выдерживали. Старые распадались, новые возникали по месту жительства – по слабости людей, по потребности их в тепле, в сексуальной жизни. Точно такая же ситуация имела место в 90-е годы, когда люди заводили какой-то бизнес или на них обрушивалось богатство, требующее изменения образа жизни, и вместе с этим у человека менялся мир. Казалось бы, семья – фундаментальная ячейка общества, а одновременно она слишком хрупка перед лицом жизненных испытаний. С годами она становится все более хрупкой, вы знаете, что сейчас у нас примерно 100% разводов: на сто браков примерно сто разводов.

Надо говорить какие-то гневные слова осуждения по поводу нынешних нравов, но у меня их нет. Я понимаю, что слабый человек – он всегда слабый, но все-таки в коммунистическое время были общественные институты, поддерживающие семью, сейчас их практически нет. Есть попытка создать похожую систему с привлечением МП. Но она слишком неуклюжа для создания у людей нравственных ориентиров. Да и системы социальной поддержки в общем нет. Забота об общих детях оказывается слабоватым мотивом. И что в этом отношении дальше будет, я не знаю. Линейный прогноз делать не получится, может быть, возникнут такие условия, когда социальная важность семьи опять выйдет на первое место, но пока этого нет.

У нас собираются люди специальные, особо некрепкие. Эта особая некрепость, которую мы называем созависимостью или склонностью к зависимому поведению, отягченная какими-то психическими дефектами, делает семейную сферу еще более уязвимой. Более или менее мы держимся в этом отношении, не пускаясь во все тяжкие, мне кажется, в первую очередь за счет веры и за счет поддержки Церкви, которая позволяет эту ценность семьи для себя назвать и постараться ее пережить, укрепить ее. Но проходит это все у нас, конечно, наперекосяк. Обиды, мстительность, непроработанные собственные проблемы, отсутствие духовного общения в семье, когда эмоциональная близость есть, а духовной нет, нет общего отношения к страданиям и, собственно, к кресту. Что есть крест и зачем он? Зачем выносить слабость другого человека, зачем страдать, борясь с собственной слабостью, зачем годами уповать на помощь Бога, когда можно одним росчерком пера разорвать отношения и все – нет человека, нет проблемы.

Проблема отцов и детей обретает особую остроту во время каких-то общественных смен, потому что тогда требуются новые способы выживания, и опыт отцов и матерей уже кажется не годящимся. Прерывается очень важная преемственность жизненного опыта, преемственность ценностей. Молодые люди доходят до того, что они просто не знают, как задать вопрос родителям, чтобы те поняли.

Мы видим, что Бог помогает, когда мы к Нему обращаемся. Помогает что делать? – помогает точно увидеть крест и нести его. Для святости, я повторяю, нужен героизм. Тем, кому Бог не дает героической конституции, подходит один тип героизма – это героизм мытаря. Но героизм и стойкость необходимы для того, чтобы что-то сдвигалось в этом мире к лучшему. Аминь.

© Священник Сергей Николенко 2015