Семья Святого Лазаря

1 Кор 16, 13-24; Мф 21, 33-42

Сейчас, конечно, у меня каша в голове после Египта, перед глазами стоят кусочки храмов, четыре с половиной тысячи лет назад, то есть, где-то между Авраамом и Моисеем, может быть, лет за 300 до Моисея появились эти храмы в Луксоре, в Карнаке, расцвет фараонства. Мысли, конечно, о фигуре царя. В главном египетском храме построен отдельный вход через несколько ворот каменных, вход по размерам сравнимый с остальным храмом, но этот вход использовался только тогда, когда происходила очередная коронация фараона. В этих храмах фараон всегда в окружении богов, сам по себе никогда не бывает. Божественность царя в том, что то, что происходит с ним, отображается на народ. Болеет фараон, болеет весь народ, болеет и голодает. Фараон бодр и весел, наполнен благословениями – хорошо народу. Тут можно говорить всякие современные слова, авторитаризм, авторитарная личность, сервильность, всё такое, но это явно то, что относится к природе человека. Лидер – царь, это тот, с которым у народа в целом и у каждого члена народа есть особая связь, невидимая. Как видимая она проявляется в обрядах почитания, присяги народа на верность, хотя в демократических обществах наоборот, лидер как бы присягает на верность народу. Но суть от этого не меняется.

Когда мы говорим про Христа Царя, в Евангелиях – какой Он царь? Не царь, просто странствующий проповедник, чудотворец, вокруг которого кучка последователей. Публика иногда слушает, иногда не слушает. Какой Он царь? Но потребность, как мне кажется, антропологическая потребность, иметь отношения с Христом как с царем, она есть, и в большой мере формировала Церковь такой, как мы ее сегодня видим. Для меня, конечно, вопрос: природная тяга человека к власти, прилепиться к власти, прилепиться к царю, это свойство человеческой солидарности от Бога или всё же это греховная вещь, связанная с грехопадением, с тем, что греховный человек, оказавшись свободным, предоставленным сам себе, чувствует себя плохо, чувствует страх. Ну, как есть, так и есть…

Когда я думаю о своем восприятии Христа, Марии, всего этого антуража, апостолов, Церкви – понятно, что в 25 лет оно у меня было не такое, как в 75. Что поменялось за это время? Я думаю, что в значительной мере исчез взгляд на Иисуса как на царя. Это определение, которое в Евангелии вложено в уста Иисуса: Я путь, истина и жизнь – это да, это у меня есть. А видеть Его таким небесным предводителем, это не получается уже. Скорее, такое видение небес, как общины, где иерархии не получается попросту, потому что все души равны. Нет большей, нет меньшей. У каждой есть свое место в общине, и, конечно, церковные попытки образ царя сделать духовным, они довольно неуклюжими мне представляются. И Христос, и Мария это для меня равноправные члены небесной общины. Души мало похожи на нас, на живущих в материальных телах, думаю, души, пребывающие там в особом пространстве, в Славе Божией, мало похожи даже на астральные тела.

О попытках роль царя сделать духовной: представлять Церковь как перевернутую пирамиду, где царь находится внизу, потому что он служит всем. Это не так, в той степени очищения, которая в пространстве Славы Божией, там все друг другу служат. Литургический год, который построен в основном на евангельских персонажах и событиях – это было очень близко и очень актуально в первые десятилетия после пасхальной тайны, это всё было живыми воспоминаниями. Даже когда прошло, допустим 100 лет, все равно через дедов или прадедов пастве тоже было близко. Но сейчас представляется настолько далеким, настолько искусственным копание в «там и тогда». Эти вертепы рождественские, как бы карикатуры на то, что было на самом деле и как это было на самом деле. В общем обряд, литургический год, мы говорим «традиция, традиция», ради Бога, но традиция одновременно висит как камень на шее, замутняет чистоту Евхаристии. Как-то так, аминь.

Священник Сергей Николенко

Изображение: Джон Макнотон, Via Dolorosa. 2011 (фрагмент)