Проповедь 10 апреля 2010
Апрель 15, 2010(Латинский обряд)
Деян 4, 13-21, Мк 16, 9-15
Чтения тут
Психологически люди рассчитывают: они во время Поста посопереживали Христу, помучились, на Пасху отпраздновали Его воскресение, и теперь должна начаться новая жизнь, качественные изменения должны произойти. Но если эти изменения не подготовлены реальной деятельностью, то, конечно же, не происходит ничего. Наоборот, люди ждали, что жить станет повеселее, трудностей меньше будет, — а после пасхальной эйфории все это обрушивается с такой силой, что становится еще хуже. Поэтому недели после Пасхи становятся тяжелыми и обескураживающими для обычных людей. Проще всего тем, для кого пасхальные эти дела — не сверхценность, кто просто празднует праздник — ест-пьет-веселится и дальше живет.
Мы сейчас прочли евангельский фрагмент — но и евангелие по преимуществу ставит новые вопросы. Пасхальная радость учеников не появилась сама собой. Первая реакция на воскресение Иисуса, на весть о воскресении — недоверие, имеющее под собой основания, нельзя его греховным назвать: одно дело — «бла-бла-бла» о воскресении, а другое — всерьез задуматься о том, что человек после смерти может не пропадать, не исчезать.
Может быть, принципиальное отличие представлений о жизни воскресшего и жизни, которую мы привыкли наблюдать, заключается в том, что смерть на земле освобождает место для жизни других. Да, действительно, человечество скачкообразно увеличилось в XX веке, но есть свидетельства того, что этот рост сокращается, его интенсивность падает, и мы видим пределы этого роста, связанные с ограниченностью земных ресурсов и с внутренними человеческими механизмами (когда у людей пропадает потребность иметь детей, иметь много детей). Эти механизмы нельзя объяснить просто подъемом жизненного уровня, думаю, во многом они таинственны.
Эта жизнь, в которой есть воскресение, — другая. Думая о вечности, мы ассоциируем ее с бесконечностью в пространстве и времени. В нас заложен определенный стереотип, и мы думаем, что человечество будет существовать вечно, что этот вид жизни устремлен в бесконечность, и все новые появляющиеся души и тела должны по крайней мере где-то размещаться, а самое трудное — между собой взаимодействовать в перспективе бесконечности.
Когда об этом думаешь не с чисто механистических, а с человеческих позиций, от такой перспективы можно сойти с ума. В такой бесконечности не хочется жить, не хочется быть. Можно тут подумать об альтернативных ходах. Одна возможность: человек как вид в какой-то момент должен выродиться или превратиться в другой вид (такой опробованный ход), и это осуществляется сейчас по двум путям. Один я бы назвал экологическим, а другой гибридизацией. Экологический путь — это путь отношений между личностью и средой. Отношения направлены не на то, чтобы у среды урвать для себя ресурсы, но чтобы адаптироваться и жить в гармонии с неживой средой, с живой природой и с человечеством. На пути изменения отношений есть принципиальное препятствие — человеческий грех. Мы понимаем: пока в мире действует сила дьявола, успеха на этом пути не будет. Другой путь я назвал «гибридизация», он проще и понятнее: соединять биологические системы с техническими для увеличения возможностей человека. Это соединение человека с кибернетическими базами данных, например, — возможности миниатюризации. Это и соединение с органами восприятия, чувств, так сказать, — датчики, которые помогут человеку видеть в темноте, слышать ультразвук… Открывать и эксплуатировать новые возможности, казавшиеся столетия назад просто чудесами. Автомобиль как новая кожа для человека…
Эта перспектива страшна — так перегружая биологическую сферу, биологическую данность человека названными вещами, мы совершенно не можем предвидеть, к чему это приведет и насколько может деформировать личность, оказаться для нее смертельно опасным. В медицинской терминологии можно сказать, что это откроет новые богатейшие возможности для зависимого поведения.
И все же, возвращаясь к феномену христианства, какое наследие нам Иисус оставил? Один-единственный текст молитвы. По сравнению с Иоанном Златоустом или еще какими-либо авторами литургических текстов и богословами — Он в богословском отношении жалкая фигура. Обряда нам Иисус не оставил. Его последний вечер с учениками проходил как домашнее празднование иудейской Пасхи, дополненное двумя Его собственными фразами. Много Он оставил интересных афоризмов, текст заповедей блаженства тоже интересен. А из того, что можно было бы передать известными нам средствами коммуникации, — больше ничего. Все остальное — то, что происходило с Его личностью, с Его телом. Не сказанное, не придуманное — действия.
Если Иисус представлял собой такой «огурец» наоборот (98 % сущностных дел и 2% слов), то Церковь, то, что мы ассоциируем с христианством, весь огромный социально-культурный феномен, это в сущности, вещь прямо противоположная. 98 % бла-бла-бла (песни про Иисуса, стихи, обряды — торжественные, красочные) и 2% дела. Внешней трескучей благотворрительности, по сути к тем же 98% воды относящейся, — полным-полно. Реального — 2%.
К чему это привело? Если у учеников Иисуса сохранялся реальный космический пафос преображения мира, то дальше, начиная с Константина, все свелось к устройству земного царства и на империю, наполненную христианской фразеологией, налепили ярлык — она и есть уже осуществленное Царство. Все уже преобразили, все хорошо, в этом можно жить. Все время в Церкви появлялись группы, направленные на настоящее преображение. Как правило, небольшие они были, но в целом складывается впечатление, что христианство, которое мы впитали (чуть не сказал «с молоком матери»), таково: в фантазиях оно старается уходить очень далеко, в реальности притязания исключительно скромны. Неслучайно все движения, связанные с просвещением, направленные на принципиальные преобразования, проходили за пределами Церкви. В христианстве этот разрыв между фантазиями и реальными притязаниями оказался незаполненным. Видение космического преображения и его знаков в большой степени ушло от нас. Празднуя Воскресение, мы пытаемся это оживить, но вижу, что получается плоховато. Для меня это вопрос, может быть, важнейший. Аминь.
© Священник Сергей Николенко 2010
