Семья Святого Лазаря

1 Кор 15, 35-37. 42-49; Лк 8, 4-15

Видите, как Лука эту притчу сделал. Он говорит, что упавшее на добрую землю — это те, кто хранят услышанное слово в добром и чистом сердце, и приносят плод в терпении. Получается, что предыдущим просто терпения не хватило. Кому-то по одной причине, кому-то по другой причине. Не хватило терпения сохранить в сердце слово и быть верными этому слову. Я, конечно, много думаю сейчас о том, что – я сейчас не говорю какие-то новые вещи – что христианство это особый путь к Богу, к спасению через Иисуса, через личность этого человека. Очень тяжело двигаться этим путем в обстановке, когда начинают вокруг трубить об этом. Когда христианство насаждается в культуру, насаждается сверху. И насаждается как все, насаждаемое таким образом, очень плоско. Проще всего в Иисуса верить фундаменталисту, у которого на самом деле очень много энергии, много душевных сил затрачивается на то, чтобы не думать. Не думать о возникающих вопросах, гасить их. Обращаться к Иисусу как к источнику спасения, руководствуясь истинами из краткого катехизиса, иконами, морализаторскими проповедями недалеких батюшек и тому подобное. Гораздо труднее веровать и задавать вопросы, не бояться того, что ответы на эти вопросы такие особые и то, что находишь сам для себя, тяжело и зачастую невозможно передать другому. И волей-неволей оказываешься не такой, как все. Но христианство – народ Божий, или остаток народа, — это как раз и есть те, каждый из которых верит не как все, потому что ищет Иисуса сам. Это не значит, что я это делаю в вакууме, в изоляции от других. Я с уважением и с огромным интересом отношусь к религиозному опыту других, тех, кто честно его получает. Но я этот религиозный опыт перерабатываю через себя, по-своему. Поэтому мы и едины в вере, и в то же время у каждого своя вера. И это очень трудно.

У меня есть мой личный экзегезис, экзегезис Евангелия. Мой личный экзегезис допускает, что очень многое из того, что в Евангелиях показывается как несомненные признаки божественности и царственности Иисуса, это придуманные вещи. Одновременно я вижу, что Иисус чересчур необычен. Чересчур необычен для того, чтобы можно было Его уместить в какие-то человеческие разряды или типажи. Да, с одной стороны, такой молодой человек, который говорит иногда такие вещи, которые представляются экзальтированными, иногда, наоборот, очень большую трезвость проявляет. Но все равно в своем отношении к запредельной реальности Он не такой. Не такой, как те люди, которых я встречаю. Даже очень набожные, очень хорошие, обладающие религиозными талантами и каким-то провидением. Я хочу общаться с Иисусом таким, который Он сейчас. Я хочу через общение с Ним достучаться до Бога. Сделать так, чтобы Бог из меня сделал то, что хотел бы. И мне это очень трудно. Я блуждаю в потемках. Потому что годы идут, и какие-то авторитетные церковные проявления, высказывания, события, воспринимаются все с большей критичностью.

Я помню первый визит папы в Польшу, на который мы попали. Какое это было воодушевление, не чисто эмоциональное, — оно было подготовлено чтением, изучением энциклик, которые папа писал. Это все воспринималось как откровение, и его глубокий голос, и эта атмосфера то восторга, то благоговения, которая была на этой публичной мессе в Варшаве, где мы были. Там и места никакого для критичности не было. Сейчас я уже гораздо больше вижу, знаю, и понимаю в фигуре Иоанна Павла, — вижу и хорошие, и плохие черты. Другое восприятие. На фоне этого в тайне Церкви, тайне Иисуса, тайне Святого Духа, в тайне нашего вхождения в общение с Троицей все труднее оказывается выделять настоящее. Есть догматы — я уже вижу и понимаю, что они сформировались в определенной обстановке, в определенное время, они достаточно беззубы для описания тайны Бога, для проникновения в Его тайны. Более скептично я отношусь и к сердечным порывам, к хорошим, к искренним, казалось бы. Потому что я, как в этой притче, вижу как многие благие порывы оказываются бесплодными.

Раз за разом я убеждаюсь, что мне и есть, что сказать людям, и в другом отношении мне нечего им сказать про Бога. Я знаю, что Он есть, что Он реальность реальнее, чем я. Себя я ощущаю, как это «я», пребывающее в теле. Я четко ощущаю границы тела, ущербность моего тела, четко себя отделяю от биологического тела. В то же время я могу себя проявлять только через тело. Даже хочу надеяться, что в моей созерцательной молитве я свободен от тела. Уверенности в этом нет, конечно. Но хочется этой свободы. Я знаю, что небесный мир есть, я прекрасно отдаю себе отчет, что это описание небесных иерархий: херувимов, серафимов, ангельских чинов, что это все дребедень, что это все не так на самом деле. Но я знаю, что это есть. И я знаю, что с теми мертвыми, умершими, которые вошли в свет Божий, растворились в нем, я имею контакт через Бога, и что они действуют в этом мире иначе, не через материю, не через тела наши. Через область духа, через молитвенную область. Я имею в виду не молитву как «Господи дай то, дай это», а как невысказываемое единение с Ним, которое высказать невозможно, но которое потом направляет меня все время. Это есть, я чувствую, что это есть, я знаю, что это есть. Но сказать людям, что Христос такой-то, Святой дух такой-то, Бог такой-то, не могу я. Не понимаю. Говорят, что нужно семье святого Лазаря как-то активно показывать себя, проводить реколлекции. А за два дня устроить человеку встречу с тайной Бога и с тайной самого себя — просто не берусь я за это. А просто какое-то бла-бла-бла, набрать проповеди какие-то, розарии, медитации, обсуждения, все это не то. Аминь.

© Священник Сергей Николенко 2012