Семья Святого Лазаря

Деян 4, 23-31; Ин 3, 1-8

Пока шли сегодняшние Чтения, думал, как ты, К., в начале мессы надел столу фиолетовым кверху – так и я тоже из Страстной недели никак не могу выйти. Вчера послужили пасхальное воскресение в византийском обряде, но все равно всеобъемлющей радости не было. Какая-то фрагментарная была. Ощущение Страстной пятницы продолжается. Наверное, это нормально. Потому что атмосфера, которая тогда была, всплеск массовой дури, сейчас очень ощущается. Я по утрам выхожу на улицу и смотрю на редких прохожих, как они реагируют на меня. Некоторые тщательно стараются обходить, сохраняя два метра, а некоторые ведут себя так, как будто это не про них.

Я вспоминаю историю, которую рассказывал когда-то Верин отец. Когда в Советском Союзе было первое испытание атомной бомбы, к месту взрыва поехали четыре наркома. Сталинские наркомы. Понятно, ученые им говорили, что нельзя, врачи говорили, что нельзя. Но они решили: «Мы начальники, пережили войну, пережили сталинские репрессии. Теперь бояться такой ерунды, как какая-то радиация, нам нечего». Они сели в танк и поехали. Через некоторое время все умерли, все четверо.

Я думаю, что любой легкомысленный и не очень легкомысленный человек думает: «У меня в жизни бывало и похуже, дела и заботы у меня есть поважнее, чем этот вирус… в общем, обойдется». С одной стороны, этот защитный механизм важен, он позволяет освободиться от навязчивых мыслей, о которых ты говорил, с которыми люди сейчас приходят на исповедь. С другой стороны, если бы дело касалось только меня, то ради Бога. Но вокруг меня люди, которых я могу заразить. По-христиански я могу принять решение пожертвовать собой или даже умереть. Я свободен для этого. Но подвергать из-за этого опасности других – не годится.

Я читал недавно текст одного православного богослова, который с раздражением писал, что в православии – по крайней мере, в здешней православной Церкви – аскетика заменила собой нравственность. Я понимаю, что он имеет в виду – я с этим сталкивался, когда в 90-х годах в католическую Церковь приходило много людей, которые занимались экстрасенсорикой, энергиями. Ощущения энергии – какая она, «темная» или «светлая» – заменяло им совесть. Заменяло совесть как нравственное сознание. Такая женщина могла сказать: «Мне чудится, что от того-то очень плохо пахнет. Я не хочу с ним иметь дело».

Дальше я думал, что монашество как часть святоотеческой линии, которая в православии в моде, – это писание отшельников, отцов, которые живут в одиночестве и для которых подобное измерение «ощущения» лежит в основе их внутренней жизни. А вопросы взаимодействия с другими людьми у них просто не проработаны, потому что общения как такового нет – тесного общения нет. Индивидуалистическая религиозность тут цветет.

Люди, которые остервенело рвутся в храм, – мы с Л. это как раз обсуждали на днях. Это очень известная в психологии вещь, когда страх есть, но ритуал способствует ослаблению страха. Лишившись ритуала, эти люди ощущают себя совершенно беззащитными. Таковы реальности, перед которыми Бог нас ставит. Всегда ставит, но сейчас по-особому. Дух – это все-таки дух трезвости. Чтобы сейчас послужить Богу и послужить людям, надо стараться его стяжать. Аминь.

Священник Сергей Николенко