Семья Святого Лазаря

Дан 7, 13-14; Откр 1, 5-8; Ин 18, 33b-37

Те люди, которым посчастливилось жить при советской власти, особенно до 68 года, знают, что был такой чехословацкий певец Карел Готт. Очень артистичный, подвижный, смазливый, со смазливыми манерами. На лирических барышень очень воздействовал, масса пластинок была, он был частым гостем Советского Союза. И я с изумлением узнал, что в России, как и во многих странах Восточной Европы, есть его фан-клуб. Его фанатки уже не девушки, — это тогда они были девушками, — они носятся с его пластинками, фотографиями, автографами, разбирают это все, обсуждают, общение у них готто-центрическое. Конечно, это мне очень напомнило церковные праздники, как они у нас обставляются, молодежную нашу церковь, энтузиазм на праздниках, на молодежных встречах. Хочется веру и религиозную практику от этого измерения очистить, — интересно, конечно, что тогда останется. Я вообще к видимым формам отношусь с подозрением, к любым театрализованным зрелищам отношусь с подозрением, потому что там есть этот момент театральности, поработать на эмоции зрителей, постимулировать эти эмоции, добиться желаемого эмоционального единодушия, единства. С другой стороны, чисто рассудочные мероприятия вроде симпозиума или какой-нибудь научной конференции, где идут совершенно безличные доклады про Бога, про Церковь, это тоже не то. Хочется, чтобы присутствовало измерение аутентичной молитвы, настоящей молитвы, которая в собрании молящихся ощущается всегда, если есть.

Интересно, что Ветхом Завете вроде бы молитвы много, но на самом деле совсем не так много. В поздних текстах, уже во второканонических, после плена, есть момент личной молитвы – молитва Эсфири, Даниила, каких-то других героев. А раньше, в таком базовом иудаизме, другие слова используются, — или прямой разговор с Богом, или встречи с Богом во снах, или наяву вполне бытовое общение с ангелами, с какими-то Божьими посланцами. Оказывается, что под молитвой больше подразумевается в Ветхом Завете не какое-то благочестивое бу-бу-бу с закачанными глазками или чтение бревиария от корки до корки (а если бревиария не прочел, то уже все, страшный кризис в молитве, все рушится, благочестие упало). А там имеется в виду встреча человека с Богом, или непосредственная или чаще опосредованная, но в которой человек действует, активно действует и есть результат, и разговор, и все.

Когда мы перебираемся к Новому Завету, там молитва получается не то, чтобы принципиально новой вещью, но новизна там получается. Ученики разговаривали с Иисусом как с учителем, через которого Бог говорит и действует, как с посредником, точно также они продолжают этот разговор с Иисусом после Его смерти, но мысленно. И это не то, что обращаться к Богу, потому что Иисус — это человек, это человеческая личность, которую они знали, и человеческая личность, приспособленная для человеческого общения, то, что мы умеем. А Бог — это сверхличность, это непонятно, кто, и непонятно как с Ним общаться. Понятно, что Бог как творец воспринимает совсем не те вещи, которые я Ему бу-бу-бу. Он воспринимает меня в целокупности, от рождения до вечности. И не сегодняшнего меня он слушает, а всего меня, всю судьбу мою, переплетенную с другими судьбами. И вещи, которые я сам про себя не знаю, и не хочу знать, все равно они проскакивают в моей устремленности, к тому, чтобы Бог меня услышал.

Проходят годы после смерти Иисуса, и все больше становится понятно, что Иисус во славе теперь, что Он другой, и Он все больше в сознании верующих соединяется с Отцом, с непознаваемым Богом, со сверхличностью. И догматы, которые принимаются в III-IV веке на это все давят. И тогда обращаться к Иисусу на сентиментальном уровне становится проще, потому что Иисус, который на всех иконках есть, Рождество, сентиментальные образы Младенца в яслях, маленькая ферма вокруг Него, овцы, козы – на этом уровне к Нему легко обращаться. А на уровне всемогущего Бога становится все труднее и труднее. Поэтому превращение церковных групп в такие фан-клубы Иисуса Христа оно вполне понятно. Тяжело очень.
Символ царской власти Христа – крест. Символ, который для мистиков является самым глубоким символом победы над смертью. Этот крест у нас везде навешан, и тут, и там в Церкви, везде от этих крестов уже в глазах рябит. Теряется суть, замыливается. Бог для нас Отец. Но это отцовство и отцовская любовь проявляются через то, что Он нам, каждому из нас, уготовал крест. Такой же несимпатичный как в евангельских сценах распятия Иисуса. И в этом Его отцовская любовь, нежность и все. Это единственный принцип, который в христианстве есть. Единственный принцип, который действительно связан со спасением. Наше общение, наши евхаристии, мессы, группы, на которых мы по тысячу раз обсуждаем, у кого что болит, кому что не так, кто что почувствовал, эти все копания никакого смысла не имеют, если за ними не стоит этот крест. Да, столько полезного услышал, столько неполезного услышал, столько таких чувств других было, так много понял – все это как пыль через час развеется, если креста нет за этим как символа подлинной любви Божией, в которой надо удерживаться. Аминь.

© Священник Сергей Николенко 2012