Семья Святого Лазаря

Деян, 20, 16-18. 28-36; Ин 17, 1-13

Вы знаете, что эти чтения подобраны специально под праздник Отцов I Вселенского собора. В первом чтении Павел, святой уже, совершает путь по направлению к суду и к тюрьме. Он дает как бы завещание старшим в Церкви, пресвитерам – то есть, людям, которые пасут стадо. Завещание, в котором есть и такие зловещие слова – «по отшествии моем придут к вам лютые волки». Павел понимает свою пастырскую деятельность не просто как заботу о стаде, но и как войну, — войну с теми людьми и с теми силами, которые будут бороться за авторитет и за власть перед этой паствой.

В евангельском чтении Иисус говорит собравшимся на последний ужин ученикам – в чем суть жизни вечной? В чем она заключается? В знании. Да знают Тебя, истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа. Как получить это знание? Об этом можно говорить бесконечно. Одна монахиня рассказывала, что по утрам, когда она молится, она представляет себе Иисуса Христа — представляет, что Он ее любит. И на фоне этого представления она ощущает покой, уходят страхи, озабоченность. Вот что это – молитва или нет? Не так просто ответить на этот вопрос, потому что, с одной стороны, человек делает усилие воображения, придумывает себе любящего Бога. С другой стороны, по мере того, как это помогает освободиться от страхов, тревожности и депрессии, открывается путь к тому, чтобы Бог действительно мог в этой душе что-то делать. Наше знание Бога всегда оказывается связано с некоторыми нашими усилиями осознать непознаваемое, и фантазия нам тут и помогает, и одновременно мешает. Мешает — когда фантазии начинают превалировать над действительными дарами, которые Бог дает в молитве. А это могут быть такие неприятные, несимпатичные дары – сокрушение, чувство стыда, ощущение бесполезности прожитой жизни. Так что не все так просто.

Всегда важно называть — по крайней мере, для себя называть — к кому мы обращаемся, если мы обращаемся к Богу через Иисуса Христа. Нам нужно хотя бы примерно иметь о Нем представление, о Его связи с Богом, соотношении с Богом. В центре I Вселенского собора как раз и стоял этот вопрос. В учебниках истории это называется борьбой с арианством – арианской ересью. Поначалу трудно было ее и ересью-то назвать, потому что явно противоречащих Евангелию писаний и формулировок там еще не было, а просто был акцент на человечности Христа, на Его личной святости, но не на божественности. И это арианство, что характерно, распространилось в Византии, в восточной Церкви, к IV веку — по-видимому, просто потому, что в Византии тогда в народе была высокая христианская культура. Люди размышляли о Христе, зная, что в Библии говорится о Боге, о том, что Бог един, что человек не может быть Богом. В западной части Римской империи уже было много варварских провинций, — людей, которые только-только были крещены, и даже не были крещены, все знание находилось, по сути дела, в руках священства. Поэтому там арианство с его очень проникновенными проповедями, проникновенными марианскими гимнами, не было распространено.
Собор собрался — там были не только епископы, было и какое-то количество мирян. Интересно, что там было немало философов, — людей, живших в Византии, интересовавшихся мудростью в греческом понимании, которые просто имели интерес к происходящему в Соборе. Ну а епископы были довольно потрепанные, потому что перед этим как раз были гонения. Кому-то сожгли руки, у кого-то были вывихнуты ноги, были епископы и старцы с выколотыми глазами, так что компания была серьезная. Эти люди, выжившие и сохранившие веру в таких жестоких испытаниях, приобрели жесткость и в своем личном взгляде на веру. Император Константин этот собор собрал, потому что ему крайне важно было единство христианской Церкви, которая тогда уже становилась основной скрепляющей силой в Империи. Он поначалу очень дружелюбно относился и к Арию, и к епископам, и к священникам, которые разделяли его взгляды. По его письмам, которые он писал будущим участникам собора, было видно, что он надеется на встречу в христианском мире, — примерно как Иисус с апостолами на Вечере, такая как бы трапеза мира. Но он ошибся.

Они приняли документ исповедания христологической веры: «Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного», — такие формулировки, которые, казалось бы, устраивали всех, и которые на самом деле были довольно нестрогими. И показательно, что сам император Константин потом в это исповедание веры добавил слово ὁμοούσιος, единосущный – «имеющий ту же сущность», то есть, по сути дела, «являющийся Богом». Собор закончился, епископы разъехались, но это слово потом сработало как мина замедленного действия: ариане не приняли этого определения, ну и император начал их просто ссылать, обращаться с ними все жестче и жестче. Арию он писал, «мол, я тебе по любви пишу, ты подумай как следует, потому что я еще не решил, жить тебе или умереть». Но дальше все было гораздо парадоксальнее, — может быть, это и есть самое важное, из-за чего я так подробно об этом соборе рассказываю. Император Константин ожидал, что противоположная партия (партия людей, придерживавшихся взглядов, которые мы сейчас называем ортодоксальными) проявит какое-то движение к диалогу, к примирению с арианами, но этого не случилось. Партия ортодоксов оказалась еще жестче, и опять в Империи началась междоусобица на догматической почве. Я повторяю, что междоусобица могла быть только при том условии, что народ разбирался и интересовался богословием. Так что это было и плохо, и хорошо. Тогда Константин начал отправлять в ссылку и сажать уже ортодоксов – епископа Афанасия и других. Вот такая история, конечно же, печальная. Последующие историки Церкви, принадлежавшие к победившей партии, Константина канонизировали и описывали императора Константина в некотором отношении как спасителя, — человека, без которого Церковь не осуществилась бы и не расцвела бы в Римской империи. Действительно, он человек интересный был, визионер, — видения у него были, которые потом чуть приукрасили и использовали для апологии Церкви. Но на самом деле видно, что этим человеком двигал более сильный мотив, — мотив ответственности за вверенную ему империю, которая для него представлялась более важной, чем какая-то истина, достигаемая или недостигаемая в богословских дискуссиях.

Вчера в кафедральном соборе была встреча с кардиналом — председателем итальянской конференции католических епископов. Он говорил о священстве, и, в частности, там была фраза, что священники — они такие особенные, и у мирян есть право желать видеть в своем священнике образ Христа. И, конечно, эта фраза мне не понравилась, потому что образ Христа есть в каждом из нас. А вот видеть в священнике, в епископе или в Папе особый какой-то образ, — это то же самое, что в императоре Константине видеть спасителя Церкви. Бог устроил Церковь и устроил мир таким образом, что спасение идет через каждого. Вклад в спасение идет через каждого, кто, как мы прочли, знает истинного Бога и Иисуса Христа. И неважно, на какой иерархической лестнице он находится. Видимую ответственность мы различаем по аналогии с земными правителями, но на невидимом уровне нельзя сказать, что Папа римский важнее или является более ярким и действенным образом Христа, чем какая-нибудь полуграмотная бабушка, которая просто всю жизнь молится. Вот это знание, которое мы получаем из Писаний. Аминь.

© Священник Сергей Николенко 2013