Семья Святого Лазаря

Деян 16,16-34; Ин 9,1-38

Погода не располагает к проповеди. В такую погоду лучше молиться, плескаясь в речке. Такая вот молитва благодарности, выражающаяся в плескании. Это более органично и, по-видимому, более угодно Богу, чем то, чем мы сейчас занимаемся.

Посмотрите, как в этой истории со слепым, по сути дела, встречаются два богословия. Одно богословие представляет иудейская религиозная власть. Это богословие серьезное, потому что оно основано на предании, на историческом опыте. Эти люди говорят: «Мы ученики Моисея. С Моисеем говорил Бог». Подразумевается, что слова, которые Бог говорил Моисею, были не пустые слова, а слова, которые привели к формированию иудейского народа, созданию государства, царства, к получению собственной территории. В общем, к обретению полноценности. То есть, еврейское племя, которое начинало как какая-то странствующая по долинами и по взгорьям шпана, превратилось в нормальное государство, оседлый народ. Всё есть. Эти иудеи ощущают себя органичной частью «истеблишмента», понимают, что это правильно, готовы его защищать. Они думают, что всё это у них есть, потому что они ученики Моисея, и потому что с Моисеем, в конечном счете, говорил Бог. Но человек, который так воспринимает действительность, закрывает глаза на очевидные несоответствия, на то, что общество коррумпировано, религиозность показная, что независимости на самом деле нет ни политической, ни экономической, ни культурной. На это всё, я повторяю, глаза закрыты, — по крайней мере в тот момент, когда они отстаивают этот «истеблишмент», основанный на традиции, от посягательств со стороны других авторитетов. Эти авторитеты опасны тем, что представляют какую-то другую власть, которой у них нет, — не политическую, не административную, даже не религиозную.

Давайте посмотрим, какое богословие у исцеленного. Оно очень простое. Он говорит, — точнее, евангелист вкладывает в его уста такие слова: «Мы знаем, что грешников Бог не слушает, но кто чтит Бога и творит волю Его, того слушает.» Это первая позиция. Вторая позиция: «От века не слыхано, чтобы кто отверз очи слепорожденному». Заключение: «Если бы Он был не от Бога, не мог бы творить ничего». Под творением тут подразумевается не исправить то, что было, не выправить гнутую проволоку, чтобы она стала прямой, а сделать то, чего не было. Не было зрения, никогда не было. Богословие этого человека заключается в том, что если бы этот человек Иисус был не от Бога, то сотворить таким образом Он бы ничего не мог. Да, Он бы выправлял проволоку, ложки, пятое-десятое – так, как это делают фарисеи и иудеи из официоза. Они принимают какие-то политические и другие решения, но это всё как короткое одеяло: одно выправили, и за счет этого другое погнулось. И так далее. Бог не так делает.

Обратите внимание, что тут, в столкновении этих двух богословий, ни слова нет о Христе. О Мессии, о Царе иудеев, о Спасителе иудеев, тем более, о Спасителе мира. Вопрос очень простой: от Бога этот человек или не от Бога. Мы живем в Церкви, и теперь уже и в стране, где слова «Иисус Христос» еще разве что на заборах не пишут. Всё у нас такое религиозное, православное, купола золотятся и блистают. А вопрос очень простой: эти люди от Бога или нет? Мы от Бога или нет? Если от Бога, тогда что мы можем делать, что мы можем творить? Или мы можем только это самое короткое одеяло перетягивать друг с друга?

Любовь как богословское христианское понятие – это то, что творит. Это не альтруизм, это не имеет никакого отношения к альтруизму и к эгоизму. Биологи говорят об альтруизме в биологических системах, социологи в социальных. Под альтруизмом в биологических системах подразумевается, что для выживания системы, для выживания роя какая-то часть организмов ведет себя, нарушая принцип самосохранения. Как бы приносит себя в жертву. Но это чистая проекция человеческого личностного альтруизма на эти безмозглые полумеханические самодвижущиеся машинки. Это совсем другое. Точно также на социальном уровне проявления альтруизма бывают вызваны просто стадным чувством или сочетанием стадного чувства с оболваниваем людей, с промыванием им мозгов до такой степени, что они теряют сознание себя как личности. Другие всякие вещи тоже принято называть альтруизмом, какую-нибудь там благотворительность. Но мы прекрасно знаем, что люди, которые занимаются благотворительностью, на 95% что-то имеют для себя взамен. Если говорить о благотворительности на государственном, на мировом уровне, это просто такой узаконенный способ ухода от налогов, приобретения себе каких-то преференций в делах. Благотворительность на индивидуальном уровне, как мы прекрасно видим, это просто такой способ польстить себе, поднять самооценку, избавиться от чувства вины, из-за того, что мне кажется, что у меня жизнь более благополучна, более успешна, чем у какого-то несчастного, у нищего больного. Концентрация теологической любви во всей этой статистике безумно мала.

Есть немало людей, которые приходят в христианство из политики, из какой-то социальной активности, и вот они эти вершки от Церкви ухватывают, и думают, что Церковь такова. Да, Церковь в какой-то мере способствует социальным проектам, устанавливает справедливость, мир, но повторяю, что это только вершки. И на каком-то плане христианин выступает как стопроцентный эгоист, потому что он знает — если я сам в смертном грехе, я ничего не могу сделать другому. Чтобы там ни происходило — рушились бы государства, наводнения, землетрясения, голод, люди взывают о помощи — если я в состоянии смертного греха, я ничем не могу им помочь. Я должен закрыть на это всё глаза и заниматься собой. Просить Бога, чтобы Он вернул мне любовь к нему. Поэтому эти категории «альтруизм и эгоизм» совершенно не годятся, когда мы входим в область, в которой мы смотрим: Бог со мной или нет? Когда я что-то творю в состоянии, будучи от Бога, я прекрасно вижу, что это происходит не моей силой. Это происходит через меня как через канал, такой живой, одушевленный личностный канал, но сила действует не моя. Кто имеет этот опыт, тому надо стараться его не забывать. А кто не имеет, тому его надо приобретать. Аминь.

© Священник Сергей Николенко 2014