Семья Святого Лазаря

1 Кор 9,2-12; Мф 18, 23-35

Видите, какая штука произошла с этим рабом. Он вышел от государя прощенный, с благодарностью, по-видимому, — но как только увидел этого должника, всё забыл, как будто в голове щелкнуло и переключилась другая программа. Эта программа — не импульсивное поведение: сначала возмутился, а потом одумался и простил. Это последовательное поведение: отдал судье, начал судебный процесс. С одной стороны, это безумие. Но Иисус говорит о том, что это безумие наказуемое, — безумие, за которое человек несет ответственность.

В христианской Церкви борьба, которую монахи вели, уходя в пустыню, — это, прежде всего, борьба с таким вот безумием, когда накатывает и не можешь освободиться, пока не добьешься, как тебе кажется, справедливости, пока этот червяк не перестанет точить. У Иисуса такая повседневная борьба с дьяволом не показана, — я имею в виду, внутренняя борьба. Она показана как искушение в пустыне после Крещения, как Гефсимания, как какие-то намеки, когда Иисус говорит: дьявол просил, чтобы Я вас просеивал как пшеницу просеивают. Это, очевидно, связано с притчей о плевелах и пшенице. Самому проводить в жизнь справедливость, не оглядываясь на Бога и не задумываясь, почему Бог устраивает ситуацию именно так.

Мы сводим деятельность монахов к упражнению в добродетелях, и во многом так и есть. На первое место в ранней Церкви многие монашеские учителя ставили смирение. Навык не реагировать на несправедливость — действительную или кажущуюся — не реагировать на нее этой мутью, которая поднимается в душе и заставляет забывать всё. Тогда борьба за справедливость превращается просто в месть – не кровавую, но вполне соединенную с ненавистью. Борьба с дьяволом состояла не только в аскетических подвигах, когда тело лишали того, что для тела необходимо, но были и упражнения в переживании несправедливых унижений. Так они старались найти силу и получать от Бога силу для противостояния дьяволу, который просто утаскивает душу в ад. Другая сторона монашеской жизни — это молитвенное созерцание, которое давало как бы непосредственный опыт общения с Богом, непосредственный опыт того, что Бог действительно добр, а не зол, того, что Он симпатизирует мне, симпатизирует людям, творению. Интересно, что любовь к ближнему и дела милосердия по отношению к ближнему далеко не всегда стояли на первом месте. Иногда они играли чисто служебную роль, как подготовка к спасению, зарабатывание очков для спасения.

Еще я думал о том, что греческое монашество было монашеством, в основном, высокообразованных людей, знакомых не только с греческими философиями, но и с мистическими и аскетическими практиками — в отличие от западного монашества. Варвары перенимали христианство как бы уже в готовом виде, не зная и не понимая всего этого восточного наследия духовной работы. Поэтому на Западе монашество из собственных культурных корней как бы ничего не перенимало, а наоборот, старалось эти корни выкорчевывать как проявление оккультизма, магии и всего такого. И в конечном счете, я думаю, это и завело западное христианство к непреодолимой дихотомии души и тела. То есть, запад так, по-видимому, и не научился как следует любить тело и дружить с ним. На востоке же эти практики умерщвления соединялись с глубоким пониманием и, может быть, любовью к телу. К телу как к тому, через что на разных планах действует Бог, и что на разных планах связывает нас с Вселенной.
В восточной монашеской и вообще духовной практике есть много мелочей, имеющих универсальное для Востока и древнее происхождение: например, молитва с полузакрытыми глазами. Веки не полностью прикрыты, но и позволяют человеку не отвлекаться на предметы. То есть, это предохраняет от засыпания, как-то держит молитву на уровне созерцания. Или вот это положение пальцев для благословения, которое в православии объясняется какой-то догматической ахинеей, но на Востоке это положение пальцев для замыкания накопленной жизненной энергии, и потом для передачи. И другие всякие вещи, о которых стараются не говорить и не думать.

Я думаю, что интерес западной цивилизации к религиям Востока, а в последние десятилетия и к африканским религиям, связан с тем, о чем я говорил выше. Европейская психология, которая в ХХ веке в значительной мере заняла место религии, такая, конечно, дубовая, надо это признать. Оторванность этих психологических теорий от реальных процессов, происходящих в теле, — она восполнялась уже в конце ХХ века за счет, опять-таки, обращения к Востоку – к Индии, к Китаю. А на христианском Востоке это всё было с самого начала. Проблема в том, что церкви Востока, которые несли эти традиции, просто исчезли под натиском ислама, а наследники византийской императорской церкви — русское православие, в частности, они совсем другие.

В традиции русского монашества есть отдельные герои, которые просто люди такого склада, что молитвенная жизнь им ближе, чем активная. Но эти герои не могли сутками медитировать как, например, греческие монахи, из-за сурового климата. Из-за суровой жизни им приходилось много заниматься тяжелым физическим трудом. И это дало такой особый сплав духовности, из которого сейчас мы, к сожалению, очень мало можем взять. По условиям нашей жизни мы очень мало из этого можем взять в смысле каких-то приемов. Но основание монашеской и вообще посвященной жизни – это такая тщательная, в мелочах, борьба с искушениями дьявола, с обманами дьявола, не жалея на это времени. Вот это оказывается важнее, чем забота о физическом благополучии себя или ближних, детей, родственников и прочих. Эта борьба делает заботу адекватной, позволяет не делать лишних движений. Не расходовать силы впустую — ни свои, ни окружающих. Это тот вклад в спасение мира, который нам необходимо делать. Аминь.

© Священник Сергей Николенко 2014