Семья Святого Лазаря

Нижеизложенное не исследует подлинность, хронологию и проч. античных и средневековых источников, это краткое изложение мировосприятия авторов и их аудитории.

С точки зрения византийца вплоть до падения Города нет никакой Византии. Есть Город, средоточие Римской великой империи. Сначала этим городом был Рим, а потом им стал Константинополь, Новый Рим, построенный божественным христианнейшим Константином (эпитеты христианских историков). Тому, кто правит в этом Городе, подвластен весь обитаемый известный мир (правда, мир об этом и забыть может, но «Книга церемоний», например, содержит ритуал «утверждения» западного императора).

Эта империя для поддержания видимого единства прибегает к гражданской религии. Особую роль в официальной религии с самого начала играет император, благословленный высшими силами поддерживать порядок в видимом мире. Сначала в качестве таковой религии используют почитание греко-римского пантеона богов, почитание предков и почитание гения правящего императора (его духа-хранителя, то есть, поскольку греко-римскую культуру идея обожествления живого пока еще человека и поклонения ему как богу долго отталкивала). После смерти императоры и члены их семьи (в расширенном смысле – например, император Адриан обожествил своего наложника Антиноя) часто обожествлялись.

Император был верховным жрецом в языческие времена (технически у него был заместитель, подобно прокурору Синода в России до 1917 года), обладая властью над всеми представителями жреческого сословия. Даже после христианизации империи этот титул продолжали носить Константин и его преемники вплоть до начала V века.

С Константина начинается традиция видения императора как «тринадцатого апостола», «епископа внешних дел», императоры Востока прямо назначают епископов и смещают их, лично или через доверенных представителей созывают и возглавляют церковные соборы. На этом фоне совершенно естественно выглядят предписания «Книги церемоний», согласно которым император входит в алтарную часть христианского храма, кадит там, получает причастие так, как священнослужители (Амвросий Медиоланский однажды такое увидел, и на его территории императоры такого впредь не делали).

Император – фигура символическая, во всех отношениях превосходящая обычного римлянина. «Ходячий полковой штандарт», по выражению одного современного автора. От Октавиана и до основания Нового Рима, как минимум, идет трансформация роли императора в обществе. Princaeps I века н.з. более всего похож на диктатора в римском понимании слова, то есть римлянина из достойной старой семьи, опытного, проявившего себя и облеченного доверием для спасения Отечества в трудную минуту. Полномочия принцепса сенат регулярно подтверждал на протяжении всего срока его правления. Тиара восточных царей и диадема (белая повязка, унизанная жемчугом) эллинистических владык Средиземноморья для римского общества этого времени просто немыслима. Император носит венок (он может быть из золота) и пурпурный плащ. Эта монархия де-факто изо всех сил отрицает свою монархичность, император – «первый из граждан», верный заветам предков, блюдущий добрые нравы, начиная с собственной семьи (Октавиан покарал по обычаю предков дочь и внучку за разврат, его племянница Антония уморила голодом свою дочь за мужеубийство).

Домициан (ум. 96 н.э.) первым вводит в свой титул Dominus et Deus (Господь и Бог – сравни христианский гимн «Слава в вышних Богу»). Dominus предполагает власть над жизнью и смертью подвластных аналогично власти хозяина над рабами.
Адриану сенат подносит титул «Отца Отечества». Наши современные представления о добром отце народа очень далеки от Древнего Рима. Отец, глава рода, обладал абсолютной властью над жизнью и смертью детей, внуков, рабов и отпущенников. (Константин Великий без суда приказал казнить своего сына Криспа, сына своей сестры Лициниана и свою вторую жену).

Император как в старом, так и в Новом Риме избирается, а не наследует власть автоматически после смерти своего родственника. Избрание может осуществить правящий император (Антонин Пий назначает преемником Марка Аврелия, Юстин I – Юстиниана I), армия – Септимий Север, Юлиан Отступник, Диоклетиан, сенат – Нерва. Ни одна правящая семья до XI — XII века не продержалась на вершине власти более трех поколений. Словно некий фильтр или предохранители срабатывали.

Империя Комнинов и Палеологов уже полностью уподобилась соседним наследственным монархиям варварского происхождения.
Избрание и успешность в делах (прежде всего военных и административных) – важный элемент легитимности римского императора. Биографы успешного императора и в языческие и в христианские времена обязательно приводят ряд символических событий, сопровождающих его рождение и восхождение к власти.

Избрание связано с явлением воли высших сил, поэтому почти божественные почести нарастают во II-III веке, когда все более влиятельными в правящих элитах становятся слегка обтесавшиеся варвары, для которых греко-римская культура была лишь верхним слоем, оболочкой, наложенной на иные совсем обычаи, впитанные в родных краях.

Наконец, официальные ритуалы почитания императора уже к концу III века предстают перед нами как калька с церемониала персидского двора. Пурпурные сандалии или сапоги, шитые золотом пурпурные одежды, диадема, троекратное простирание перед троном владыки, целование руки, ноги, края одежд – 600 лет назад это отталкивало македонцев и греков из свиты Александра Великого, а теперь христиане, наследники тех, кто принял мучительную смерть, но не поклонился статуе императора и не принес жертв его гению, добровольно простираются перед христианским земным владыкой.

С Диоклетианом в язык входят такие обороты, как «священный дворец», «священная опочивальня», «священные одежды», «священная глава божественного Константина». Орлы римских легионов теперь заменены «священной хоругвью», на ней не только знак креста и монограмма имени Спасителя, но и изображение императора и его семьи.

Как языческий, так и христианский император остается полубожественной фигурой. Император в византийские времена может возвысить до себя любую женщину, стандарты равнородных браков в Восточной Империи не распространяются на правящую семью. Самый известный пример – Юстиниан и Феодора. С древнеримской точки зрения император не мог жениться на актрисе низкого происхождения, с точки зрения варварских королевств Европы тоже. Преемником по избранию самим императором оказывается и человек из низов (Василий I, Маркиан).

Кем бы ни была супруга императора, она рожала в Порфире, специальном помещении во дворце, и рожденные там дети, «порфирородные», как считалось, обладали преимущественными правами на трон. «Порфирородные» невесты были ценным трофеем для варварских владык.

Христианские епископы порой выражали недовольство публичными проявлениями беспутства императоров и их родственником, в эпоху семи соборов – также в вероучительных вопросах (которые кажутся сегодня гораздо более теоретическими философскими рассуждениями, чем осмыслением личного опыта). Ни один епископ в Восточной Империи не оспаривал методов императорской власти (прямое вмешательство в церковные дела, например, или чрезмерная жестокость военных и полицейских акций).
Имперская власть и до, и после Константина допускала любые личные духовные искания и практики, пока они не покушались на устои Рима, как их понимало общественное мнение: «устои Рима» включали исполнение ритуалов государственной религии и невыражение публичных сомнений в ее истинности, императорские привилегии, ощущение себя выше варваров (с этой точки зрения, Персия и Парфия с их древней культурой или гораздо более римского жизнеспособные общества германцев и славян, арабы Пальмиры – относятся к одной и той же категории «не говорящих не человеческом языке»). Так что империя II – III века терпит культы Исиды и Митры, да и христиан с иудеями. Описания преследований полны снисходительных официальных лиц, буквально умоляющих христианина наклонить голову и бросить немного ладана на алтарь ради сохранения его же жизни и возможности прочее время думать, как хочется. Императоры V-IX веков терпят религиозное разномыслие даже в собственной семье, покуда на публике сохраняется видимость почитания «отеческих богов». При публичных проявлениях лояльности официальной религии Феодора, жена Юстиниана, и Феодора, жена Феофила, могли и лично практиковать преследуемую версию христианства, и покровительствовать единоверцам.

Та особая религиозность греко-римского мира, на которую обращает внимание Павел в речи в Ареопаге, одним из проявлений своих имела чуткость к внешним знакам (землетрясения, рождение говорящей собачки, печень белого цвета у рассеченного жертвенного животного). Особое почитание окружало предметы сверхъестественного происхождения, как считалось, обеспечивавшие защиту Града и Империи. Нечуткостью в этих вопросах объясняли поражения от рук варваров, нашествия, эпидемии. Палладий в Афинах, упавшие с неба щиты в Риме… нерукотворные образа и чудесно явленные иконы продолжают этот перечень. Для коронации императоров Востока использовали комплект, якобы полученный Константином Великим от ангелов и хранившийся в особой ризнице.
Книжность, склонность к философии считались добродетелями, ораторское искусство было очень важно. Неудивительно, что в этом мире распространение христианства принесло с собой теоретические споры философского характера, раз за разом разделявшие цивилизованный мир. От текстов времен семи соборов остается послевкусие споров о словах при низкой чувствительности к личному опыту sacrum, не связанному с общественно полезными проявлениями религии. Именно в эту эпоху христианство из преследуемой маргинальной группы становится государственной и гражданской религией (византийская литургия знает чины празднования годовщины основания Града, молебствия о защите от варваров и так далее). Монашество с течением времени институализируется, вводится в рамки совместимости с Империей, принятие монашества становится способом устранения конкурента в борьбе за власть и должности (это гораздо более милосердный способ, чем нанесение необратимых увечий – лишение носа, ушей, половых органов однозначно дисквалифицировало претендента, а при оказии и приводило к смерти). Личный опыт (и догматика тоже) выражается в религиозной и литургической поэзии (Симеон Новый Богослов, Кассия, Роман Сладкопевец, Андрей Критский). Попытка говорить о личном опыте на привычном философском языке вызвала серьезный конфликт во времена Паламы. Главное обвинение против Паламы формулировалось примерно так – отрицание необходимости таинств, Церкви и внешних религиозных форм в пользу личного опыта изменяющей душу молитвы.

Паламитские споры происходят в совершенно иной Римской Империи. В 1204 году крестоносцы (чьих предводителей современные византийские авторы неизменно описывают как варваров) разорили Город. Это событие оставалось травматическим в течение всех 250 лет от крестоносцев и до турок.

С одной стороны, отношение к «латинянам» было окончательно безнадежно испорчено. Вероломные насильники и грабители, но едва ли не худшее – разорители тысячелетних сокровищ империи, обращенных просто в металл, с выковырянными жемчужинами и драгоценными камнями, истинные варвары. Хроника Хониата приводит длинный список исчезнувших реликвий.
С другой стороны, верховная власть империи утрачивает высшую санкцию. Императоры и полководцы для того же Хониата – изнеженные существа, неспособные принять ответственность за богоданную империю. На протяжении последних 250 лет одновременно мы видим до 5-7 «империй» на месте нашей привычной Византии.

Латинские императоры, никейские императоры, трапезундские императоры. В это же время Сербия и Болгария в последний раз перед исчезновением на века играют в собственную Балканскую империю. Христиане воюют с христианами, заключая союзы с турками, захватывающими все больше прежних византийских земель. На этом фоне власть турок сулит большую стабильность для обычных подданных и невмешательство властей в церковные дела (османы, конечно, периодически казнили епископов, карали за верность вере пленных и так далее, но внутренних установлений не касались, более того, патриарх Константинопольский становится «главным греком», этнархом Османской империи.

Обе унии (1271 и 1440) не принесли того, ради чего затевались политическими властями, — Византия не получила военной и экономической помощи от государей Запада и Римского Престола. Неуспешность имератора для чутких к знакам людей давала импульс задуматься и поискать нового владыку, через которого бы действовал Бог, как они его понимали (один из официальных имперских титулов со II века и до конца Византии был «Победитель»).

Но все, сказанное мною, государь, может быть излишне для твоего слуха, потому что ты сам не раз собственным опытом познавал божественность нашего Спасителя, и не словами, а делами проповедывал всем эту истину. В свободное время, если бы тебе было угодно, ты сам мог бы рассказать нам о бесчисленных богоявлениях твоего Спасителя, и о том, как часто посещал Он тебя во сне, не говорю уже о мистических Его энергиях (enargei), напечатлевающихся в твоем уме и сообщающих тебе общеполезные и нужные меры попечения обо всех. Ты рассказал бы нам, как следует, о ясной помощи Бога, защитника твоего и охранителя во время войн, о кознях врагов и злоумышленников, об избежании опасностей, о благоуспешности в случаях затруднительных, о защите в уединении, о находчивости в тесных обстоятельствах, о предведении будущего, о заботливости касательно всего царства, о рассмотрении предметов неизвестных, о великих решениях, о политическом устройстве, об управлении войсками, об исправлении недостатков, о постановлениях общественных, о полезном законодательстве. Ты без пропуска перечислил бы все порознь, что от нас сокрыто и известно только тебе и царской твоей памяти, как ковчегу таинственных сокровищ. Воспользовавшись, вероятно, всеми этими, столь явными, доказательствами спасительной силы, ты представил пред очами всех верных и неверных молитвенный дом — трофей победы над смертью, и святой храм святого Бога, как, блистательные, великолепные и прекрасные памятники бессмертной жизни и божественного царства, и как особенно приличные и подобающие приношения василевса Всецарю, Спасителю и подателю победы. Этими дарами украсил ты храм и свидетельство бессмертной жизни, как для того, чтобы ими, будто царскими надписями, объявить небесное Слово Божье победителем и триумфатором победы, так и для того, чтобы публично ясным и незатемнимым голосом, защитой и словом, проповедать боголюбивое согласие. (Евсевий Памфил, Похвала Константину)